Ирина Звягина. ГОД ЛЮБВИ, или КРУГОВОРОТ ДРАКОНОВ В ПРИРОДЕ.

 Памяти Александра Я. ...

Как назывался тот фильм, в котором по городу на негнущихся ногах бродили мертвецы с окровавленными харями, Егор Перевалов забыл раньше, чем тот закончился. Кино самого последнего разбора, пятый сорт, ни внятного сюжета, ни приличных спецэффектов, ни одной хорошенькой мордашки. Но чем-то надо прогонять сон, вот и смотрел так называемые новинки кинопроката, надеясь на то, что вопли зомбарей задремать не дадут. 

Перевалов был уже не юн, и хотя до пенсии оставалось еще много лет, он спокойно дожидался этого срока. Ему ведь, по большому счету, что год до пенсии, что десять… После того, как трагически погибли его жена и дочь, многое перестало иметь для него значение.

По экрану ползли титры  ужастика, место которому было в помойке. Перевалов зевнул, отключил Интернет, экран монитора разделился на сектора, каждый из которых транслировал то, что снимали установленные видеокамеры. А что  может снять камера на провинциальном кладбище холодной ноябрьской ночью? Только надгробья, мраморные плиты, тяжелые кованые кресты и оградки. Вопреки городскому фольклору, не шляются ночью по кладбищу сатанюги, не возникают над могилами в светящихся столбах души умерших, да и охотники за металлом уже несколько лет не появлялись. Однако должностные обязанности требовали делать обход, и Егор Перевалов, накинув куртку, вышел из сторожки.

Порыв ветра разогнал дремоту. Он застегнул молнию до подбородка и отправился, подсвечивая себе путь фонариком. Ночное безлунье, и лишь по-зимнему холодный ветер шелестел миртовыми ветвями на старых могилах. Он обошел почти все сектора, оставался последний.

Этот сектор был своего рода городской достопримечательностью, потому что, кроме напыщенного городского начальства, здесь в приснопамятные времена предали земле нескольких местных бандюганов. Надгробья им поставили богатые: с ростовыми портретами на черных плитах, с обилием мрамора, настоящие произведения искусства. Особенно роскошно выглядел памятник авторитету по кличке Димон. Увековеченный в скульптуре, Димон восседал в кресле, словно на троне, и жестом гостеприимного хозяина приглашал посетителя занять пустое каменное кресло напротив. Часто пересказывали легенду о том, что Димон был и при жизни вполне себе филантроп, и приходившим за помощью  отказывал редко. И что если сесть в кресло гостя и искренне попросить, то не откажет и теперь. Находились такие, что верили в потустороннюю силу и в доброту человека, чьи руки  были в крови. Просили о разном, приносили и приношения: дорогие цветы, а то и коньячок «Remi Martin»… Перевалов удивлялся: и где только доставали? Коньяк, понятное дело, делился между сторожами, но Димон был, кажется, не в обиде, он все так же благосклонно улыбался и все так же приглашал пришедшего присесть и поговорить «за жизнь».

 

***

И вдруг Перевалов заметил какое-то движение. Кладбищенский сторож не испугался, нет. За долгую практику он не раз заставал людей на территории в неурочное время. Бабушки, приводя в порядок могилки, иногда теряли отсчет времени. Но те сами с наступлением темноты стучались в сторожку, прося выпустить за калитку.

Может, животное? Собака, там… Перевалов осторожно обошел скульптурную композицию так, чтобы встать рядом с Димоном и направил луч фонарика туда, куда указывала каменная рука: напротив, скрючившись от холода, спал человек.

 Маленький рост и необыкновенной худобы тельце, какое-то безразмерное черное одеяние, похожее на плащ с капюшоном, подстреленные штанишки и раздолбанные кеды на босу ногу… Перевалов подошел ближе – и нога его запнулась о пустую водочную бутылку… Наконец, сторож узнал того, кто явился в гости к благодетелю: это был городской сумасшедший, Саня по кличке Рахит.

- Эй! – Перевалов попытался встряхнуть тело в каменном кресле. – Эй, Санёк! Ты живой? Ты что тут делаешь-то? Саня!

Саня не отвечал. Он всосал бутылку водки в одно лицо и уже благополучно выпал в осадок. Он непременно замерз бы, если бы не сторож.

- Саня! Давай, просыпайся! Идем, а то ведь так и околеешь тут… Давай, давай, поднимайся!

Рахит сполз с кресла как кусок студня со стола, шлепнулся и зашевелился, пытаясь встать. Худые кривые ножонки его не держали, он валился на мрамор пьедестала, скользил и все норовил разбить бестолковку о каменное кресло. Перевалов, вылавливая ускользающее в балахонистом одеянии тело, обнаружил, что Рахит к тому же ещё и горбат.

- Да ты встанешь или нет?

Кое-как стащил Рахита с памятника и поволок к себе в сторожку. Ночью Рахит пару раз падал со стульев, куда его водрузили спать, а утром у него подскочила температура, начался жар.

Визит «скорой», куда позвонил Перевалов, окончился отказом Рахита оформляться в стационар. Он трясся в ознобе, стучал зубами, и мотал головой в ответ на все уговоры:

- Не… не поеду… Чего я там… не видал… само… пройдёт...

Он черкнул закорючку в отказе от госпитализации, и эскулапы, которым лечить бродячего ханыгу тоже не очень-то и хотелось, отстали. Перед тем, как покинуть сторожку, фельдшерица всё-таки извлекла из объемистого чемодана три упаковки каких-то пилюль.

- Да не буду я его лечить! – попытался было возмутиться Перевалов, но фельдшерица оставила пачки на столе.

- Не хотите – пусть он сам лечится, я там написала, чего и сколько. А вообще… Кто он вам?

Перевалов неопределенно пожал плечами.

- Абстинентный синдром в сочетании с воспалением легких вполне может дать летальный исход. – Фельдшерица наткнулась на недовольно-критический взгляд сторожа и махнула рукой. – Да делайте, что хотите.

 

***

Но Рахит не помер, воспаление легких его каким-то чудом миновало. Но он всю зиму надрывно кашлял, и похудел бы, если б было куда. Перевалов вскоре осознал, что Рахит прибился к кладбищу, как прибиваются дичающие собаки к жилью сердобольных старух, таскающих тем куриные кости или остатки супчика. Наверное, он и был в прошлой своей жизни бродячим псом, кто знает.

Рахит стал периодически появляться на кладбище, и Перевалов незаметно для самого себя как-то привык к его персоне. И даже скучал в те дни, когда Саня не появлялся… Он подарил ему кроссовки, купленные на распродаже в одном из «second hand»-ов, потому что не мог видеть его голые ноги, всунутые в резиновые кеды, когда на улице уже лежал снег. Изредка давал деньжат на пиво… Рахит, разумеется, обещал всё вернуть, но Перевалов прекрасно понимал, что не вернет. Взамен Рахит читал ему свои стихи – он писал их много и по любому поводу – и делился вычитанными из книг историями. Но и стихи, и истории, на вкус Егора, были слишком мрачными. Отдавало то ли готикой, то ли чертовщинкой...

Готику кладбищенский сторож недолюбливал. Готы представлялись ему балбесами, которых в детстве перекормили с ложечки манной кашей с клубничным киселём. Беды детишки не видели, вот и играются со смертью. После гибели семьи выгорело в нём... Но с появлением Рахита сквозь пепел душевный что-то такое проклюнулось, как сквозь руины разбомбленного дома рано или поздно прорастают чахленькие деревца, Какая-то отцовская жалость возникла к этому чудаку, о котором, по всей видимости, некому было подумать.

Перевалов решил сделать Сане подарок на день рождения и купить ему приличную куртку. Пусть не новую, из социального магазина, но вполне носибельную. Саня неожиданно встал в третью позицию и намертво отказался снимать свой черный плащ.

- С какого перепугу? Я что, нищий? – вдруг вызверился он.

- Причём тут… Просто типа с днюхой хотел поздравить… Ты чего завелся-то? – не понял выпада Егор.

- Ничего. Не нужно мне… У меня есть куртки.

- А чего тогда мерзнешь?

- Надо, значит…

- Кому надо? Да то что, Сань? Я ж от чистого сердца!

Рахит нахохлился и некоторое время дулся, изображая оскорбленную гордость, но потом смягчился и рассказал Перевалову такое, что тот даже не знал, смеяться ему или плакать. Оказалось, что в черном плаще городской сумасшедший мерз не от бедности. Это кеды были от бедности, а плащ, как и готические стихи, был частью очень грандиозного плана по покорению сердца некой прекрасной дамы. Из-за этой дамы Саня, подобно предводителю дворянства, потерял аппетит. Она работала в городской библиотеке, куда Рахит пристрастился захаживать: погреться, почитать прессу, а заодно понаблюдать за ней, за тем, как изящно она заполняет карточки, как задумчиво и проникновенно читает что-нибудь на обязательных общественных мероприятиях для пенсионеров…

- А кто она? Может, я ее знаю? – осторожно спросил сторож.

- Люба.

Имя как имя, ничего оно Егору не говорило, да и в библиотеке он был последний раз еще в школьные годы.

- Люба… Ну, а она-то что же?

- Она ничего… Замужем…

- Так она, наверное, старше тебя?

- Ну… старше… подумаешь! В средние века рыцари, выбирая даму сердца, о таких мелочах не думали.

- Так в средние века, может, и влюблять в себя ее не надо было: пой серенады и всем рассказывай, какая она красавица. А замуж ее затолкают, рыцаря не спросившись, браки почти всегда заключались по расчету.

- Знаю.

- А она, небось, мужа любит…

- Ну, любит… Женщины – существа непостоянные. Сегодня она мужа любит, завтра – никто не знает, кого будет любить.

От подобного цинизма Перевалов не сразу нашелся, что сказать.

- Ну, допустим… Но плащ-то тут каким боком?

- Черный плащ – это атрибут, понимаешь? Атрибут дроу. Я хочу стать дроу. Понимаешь?

- Кем-кем?

- Чёрным эльфом. Ну, это почти как вампир, только…

Егор совсем растерялся. Саня, конечно, считался городским сумасшедшим, и стишки у него были странноватые, но откровенного слабоумия за ним не замечалось. Что  значит – стать дроу? То же самое, что стать, например, яйцом или собакой. Как будто сменить свою природу – это как пройти курсы подготовки мастера маникюра! Дроу же не маникюрша, и даже не тракторист, это сказочное существо из параллельной реальности, тут надо… Чёрт его знает, что тут надо. Голову тут лечить надо, наверное, а не в черный балахон рядиться.

Но Саня Рахит оказался продуманным товарищем!

Саня Рахит запасся не только плащом, он раздобыл книгу по черной магии, выпущенную примерно столетие назад, в которой еще сохранились буквы ять и фита, и в которой были собраны практические рецепты любовных приворотов.

- Вот! Смотри, не болтай… Вот! Здесь всё подробно выписано: какие надо составляющие, и какие заклинания…

- Стоп, стоп, стоп! – Перевалов чувствовал, что у него закипает мозг. – Стоп! Саня, это же бред! Эльфы, гномы, дроу, волшебные книги, черные плащи, заклинания… Мы же не в сказке живем! Двадцать первый век на улице, ты не замечал? Да кто в это сейчас верит?

- Она верит. Она говорит, что реально существуют силы тонкого мира, силы Света и Тьмы, которые могут помочь или помешать человеку исполнить задуманное. И про Димона она мне рассказывала…

Перевалов задумался.

Когда-то его жена и маленькая дочь погибли по вине пьяного водителя автобуса, который, не справившись с управлением, врезался в ожидавших на остановке людей. Перевалов так страшно запил тогда, что многие удивлялись, как вообще жив остался. Его уволили с работы, потому что раз за разом он являлся «в хлам» или не являлся совсем. За бесценок продав квартиру, он пропил все до копейки и перебрался к родителям. Те некоторое время пытались вразумить сына, разговаривали, утешали, стыдили – все было напрасно. Перевалов крал у них деньги, тащил из дому вещи, и тогда отец выхлопотал для него комнату в общежитии, понадеявшись, что необходимость самому заботиться о себе образумит непутевого. Обменяв на шмурдяк последнюю рубаху, Егор каким-то образом умудрился взять микрозайм, и, естественно, не отдал.  Его караулили и избивали  коллекторы… В тот раз выручил отец, но на будущее, сказал, не надеяться. Когда не осталось совсем ничего, он приплелся к могиле жены и дочки, и выл по-звериному, не имея сил ни жить, ни подохнуть.

Тогдашние кладбищенские сторожа, особенно не церемонясь, выводили Егора за ворота, но потом один из них как-то сжалился, привел в сторожку, долго поил чаем с травами, слушал, сочувствовал. На ночь уложил спать на сдвинутых в ряд стульях, а утром отпустил. Потом вторую ночь, потом третью… Спиртного не давал, но горячего травяного чаю наливал вволю. А когда Перевалов пришел в себя настолько, что осознал себя в окружающем пространстве, предложили такую себе работёнку: рыть могилы, помогать спускать гроб в яму, засыпать его землей. И Перевалов остался. Он приходил днем, к вечеру получал расчет наличными – хватало на лапшу и курево, на оплату общежития. Потом вместо одного из уволившихся сторожей оформился на постоянку, и дежурил уже сутки через трое.

Перевалов вспомнил, как он сам, уставший от горя и от алкоголя, сидел, изливая душу каменному изваянию. И, кажется, именно тогда и встретился ему тот сердобольный старик с горячим травяным чаем… Но до сих пор Егор считал, что это было не более, чем совпадением.

А теперь вот Саня…

- Слышь, а ты книжку эту когда добыл? Давно?

- Да не так чтобы… На Новый год.

- Подарил кто?

- Не, нашел на мусорке. Кто-то выкинул, наверное, не понял, что это за вещь, а я как увидел – себе забрал.

Егор начал понимать, зачем Рахит приходил к Димону. Одно оставалось непонятым – а почему тот откликнулся? Ведь на самом-то деле не сможет же человек переродиться, ну не бывает так! Ничего не поймешь – то ли он Димон, то ли демон.

- Получается, Саня, ты ее приворожить хочешь?

Рахит уверенно кивнул.

- А ну, как не понравится потом? Вдруг характерами не сойдетесь, ведь только жизнь сломаешь…

Перевалов все еще пытался не то, чтобы уж вовсе отговорить Саню от идеи стать дроу, но хотя бы отговорить вредить любимой женщине.

– Я, наверное, не стал бы…

Рахит серьезно посмотрел на Егора и кивнул:

- Я бы тоже не стал, если бы был, как ты. Но я для вас всех урод, урод и сумасшедший. Даже для нее. Думаешь, я не понимаю? Мне нужно стать кем-то другим, тогда, может, будет шанс. Мы разные, как Свет и Тьма. Она воплощенье всего светлого, у нее даже имя такое - Любовь. Значит, мне надо стать противоположным.

Перевалов сник, и чтобы как-то завершить разговор, кивнул:

- Ну… есть такое мнение, что противоположности притягиваются.

 

***

На исходе зимы Рахит пришел похвастаться. Ему пришло официальное приглашение в клинику пластической хирургии, какой-то доктор согласился консультировать Рахита по поводу операции, чтобы и удлинить ему уши на манер эльфийских.

- Как думаешь, это ее заинтересует?

- Дурак… И ты где деньги взял?

- Посох продал.

Перевалов не верил своим ушам! Всю зиму Рахит из черенка старой лопаты, упорно резал посох: основание обвивали два змея, переплетаясь между собой, и навершие было от круглого плафона старой люстры. Саня хотел бы еще и лампочку внутрь поставить, чтоб включалась от пальчиковой батарейки, но на это у него умения не хватило. Посох был в несколько слоёв покрыт черным лаком, и вызывал восхищённые возгласы сторожей.

- Кому ты его продал?

- Какая разница, главное, чтоб на операцию хватило! А за посох не переживай, еще сделаю.

- Саня, вот твоё бы упорство да на пользу Родине! Да лучше бы ты… я не знаю… зубы вставил! Татуху с её именем набей, если так тебя зацепило! Но уши? А если её не проймет – так и будешь всю жизнь посмешищем?

Рахит помрачнел и как-то нехорошо посмотрел на Егора.

- А сейчас я кто?

Егор несколько дней переваривал то, что произошло. Итак, Рахит, городской пария, сумасшедший в черном балахоне, калека без работы и перспектив, влюбился. Настолько сильно, что не останавливается ни перед чем, в надежде заполучить хоть какой-то знак внимания от женщины, для которой он никто и звать его никак. Была уже похожая история,  когда в бродячую танцовщицу  влюбился урод, но это когда было-то?..

Для Перевалова вся ситуация выглядела абсурдом, бессмыслицей, и любой нормальный человек просто пожал бы плечами и оставил все это на усмотрение Небес… Но что-то мешало Егору отмахнуться. По-хорошему если, то ведь не чужой ему Рахит. Точнее – уже не чужой.

И Перевалов решил хотя бы взглянуть, что ж там за краса ненаглядная, ради которой парень согласен изуродовать свою, и без того неказистую, внешность.

 

***

Едва переступив порог читального зала, Егор понял, что это именно она. Крашеная блондинка, миловидная, аккуратная, с длинными ярко-алыми ноготочками, в модном пуловере и облегающих джинсах-скинни.  Егор попросил какой-то справочник, перелистывал его и незаметно наблюдал за Любой. Она то ли скучала над разложенными перед ней газетными вырезками, то ли обдумывала что, ничего не выражающий взгляд ее был устремлен в окно на плывущие серые ватные облака…

Интересно, знает ли она о том, какие усилия прилагаются ради нее человеком, который в городке вызывал лишь легкую брезгливость и подтрунивание? Люба заметила взгляд Егора и улыбнулась. Даже, как показалось Егору, поощрительно улыбнулась.  Поскучав над книжкой еще какое-то время, Перевалов собрался уйти. На выходе из читального зала он столкнулся с посетителем из тех, кого в застойные времена вежливо именовали «товарищ».

Чиновник.

Даже не чиновник – чинуша.

Рубашка, как и положено, белая. Пальто, как и положено, кашемировое. Галстук, как и положено, до ремня. Брюки выглажены, ботинки вычищены. Безлик, как все «товарищи» из администрации. У таких в кабинете всегда идеальный порядок, за малейшую пылинку техничка лишается премии. У таких все идеально, согласно распоряжению, указанию, протоколу. Такие даже с детьми разговаривают протокольным языком:

- Девочка, ты по какому вопросу плачешь?

Прирожденный бюрократ.

Он смерил Перевалова удивленным взглядом, словно хотел спросить: «Это всегда тут стояло? Что-то не припомню». Подойдя к Любе, чмокнул ее в напудренную щечку и что-то тихо спросил. Она улыбнулась в ответ и благосклонно кивнула.

- Муж, - понял Егор.

Он вышел на улицу и вдохнул  ледяной февральский ветер. Если у блондинки такой муж, Саня может курить в сторонке. Ни одна женщина в здравом уме не променяет респектабельного, пусть и безликого, бюрократа на инвалида с заморочками. Даже если у этого инвалида будут эльфийские уши, вампирские зубы, в носу кольцо, и китайские иероглифы по всему туловищу. На душе стало тоскливо. Напиться, что ли?

С другой стороны: а стоит ли эта Люба того, чтобы из-за нее печень гробить? Красивая, да. Ну и что? А если завтра ее чиновник слетит со своего теплого места? Ну, вот попадется на взятке, бывает, закроют его лет примерно на пять – будет она ему «грев» в зону возить? Зарплата у библиотекарши не министерская, тут бы на маникюр хватало и на краску для волос…

Или в аварию попадет, покалечится – станет она судна выносить и бульонами кормить с ложечки? А если станет, значит, любит она своего чинушу, и какой тогда смысл  выпендриваться и производить на нее впечатление? Это даже как-то и не по-мужски… Перевалову захотелось сей же час поехать к Рахиту и высказать ему это все, встряхнуть:

- Да очнись же ты, дурень, не смеши людей!

Хотя… А почему, собственно, «не смеши»? Что смешного-то? Смешного-то ведь как раз ничего, все очень даже по серьёзному!

Ведь как бы Рахит ни старался улучшить себя, ему не дотянуться до административного работника, не стать вровень с обласканным судьбой мажором, кому от природы дана респектабельная внешность, а от родителей образование и местечко под солнцем. Значит, надо впечатлять чем-то другим. Вот почему Рахит выбрал не стандартный путь «улучшайзинга», который занял бы у него лет десять жизни, а не всем понятное оригинальничанье…

Перевалов вспомнил одну из своих бывших подруг – у него время от времени возникали подруги, правда, надолго не задерживались. Но эту подругу он запомнил надолго. Она была глупа как пробка и всем рассказывала, что «папа её был пленный казахстанский немец, а мама – русский дворян». Где-то на просторах необъятной страны имелся и супруг, с которым она… как она говорила-то?  Жила в поругании? Да, именно так – в поругании… Подруга эта  влюблялась кратковременно, одаривала своих часто меняющихся любовников эмоциональными стихами, затем расставалась с ними под бой посуды и слёзные рыдания: «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу!» Подруга имела худосочную внешность, все лето носила ультракороткую мини-юбку в комплекте с высокими шнурованными сапогами на толстенной подошве-протекторе, и топик на босу грудь. В общем, была оригинальна до такой степени, что легко привлекала к себе внимание самых разных мужчин. Так что у Рахита, с его нестандартной идеей про чёрного эльфа, может быть, и не самый плохой шанс.

***

А Рахит прочно подсел на идею перевоплощения в дроу. Он устроился подсобным рабочим в овощной ларек, а в свободное время постоянно что-то резал из дерева. Из-под его ножа выходили интересные сказочные персонажи: то леший, сидящий на пне; то кот-баюн на цепи; то царь Кощей, который над златом чахнет… Он продавал свои поделки через тот же ларек как сувениры, а деньги копил, экономя каждую копейку.

Целеустремленности горбатого чудака мог бы позавидовать не один представитель сильной половины человечества из тех, кто, возлежа на диване, любит почесать в паху и покритиковать президента за бездеятельность. За год Саня с помощью Перевалова собрал достаточно средств на пластическую операцию, а заодно в парикмахерской заказал себе  накладки: длинные пряди волос на виски и затылок, чтобы они лишний раз подчёркивали его принадлежность к сказочной расе. Он вырезал себе новый посох и научился пользоваться автозагаром, так что лицо его теперь постоянно сохраняло темно-золотистый оттенок, словно он перележал в солярии, и на этом лице зловеще смотрелись чуть голубоватые белки его глаз. В общем и целом, внешнее перевоплощение в дроу Саня осуществил по всем пунктам.

Оставалось выяснить, произведёт ли эта метаморфоза впечатление на его даму сердца. Но не припрёшься же в библиотеку с вопросом:

- Ну, Любаня, зацени: как я тебе?

В кладбищенской сторожке Саня наконец-то впервые влез в шкуру  дроу. Маленького роста, тощий, горбатый, в черной мантии с капюшоном, с длинными ушами и длинными анимешными прядями темных волос, опирающийся на чёрный лакированный посох, посверкивающий неулыбающимися глазами, он смотрелся одновременно интересно, но и нелепо. Как кровать в церкви.

А вот если в сумерках, да еще и на кладбище…

- Знаешь, Саня… Если бы я был женщиной, я бы испугался.

- Она не успеет испугаться.

- Да как ты вообще себе все это представляешь? Вот в таком виде через весь город в библиотеку попрёшь? Да тебя менты примут ещё по дороге! Или Хеллоуина будем ждать? Так у нас его, вроде, уже не празднуют…

- Ну, не придумал пока… Слушай, Егор, - Саня вдруг вспомнил что-то, - а здесь растут где-нибудь анютины глазки? Мне для зелья надо.

- Вроде растут… Только я тебя прошу, не броди ты сейчас по кладбищу! Люди скорбеть приходят, а тут… Через час я калитку запру, тогда и покажу, лады?

Перевалов вышел из сторожки: приближалась очередная процессия. Ничего необычного, немногочисленная публика провожала в последний путь старика, поэтому не было ни горьких слёз, ни пламенных речей, ни даже священника. Но когда все было закончено, и Перевалов вернулся обратно, Саню он там не нашел.

- Вот же паразит, - пробурчал Перевалов, - и охота народ лишний раз смешить?

Едва он это подумал, как дверь сторожки распахнулась и в нее ворвался запыхавшийся эльф Саня. Захлопнув дверь, он начал перепуганно стаскивать с себя балахон и волосяные накладки.

- Ты чего? – удивился сторож.

- Ты не поверишь! Она тут! Здесь! Сейчас!

- Да ну? Что она тут может делать… Так а чего ты испугался-то?

- Глаза! Видел бы ты ее глаза!

- Так она тебя видела?

Саню трясло, он побросал в пакет одежду, но стереть автозагар не смог. И уши!… Они торчали теперь так, что ночью его вполне можно было принять за восставшего из могилы вампира! Так что даже летом Рахиту пришлось бы носить шапку или бандану.

- Саня, да что случилось-то, можешь объяснить толком?

Никто ничего толком объяснить не успел, в дверь постучали.

- Не открывай! – взвизгнул перепуганный дроу, натягивая шапку. – Не открывай!

- Да ты что, Сань, это ж, кто-нибудь другой… Может, плохо кому, воды дать или успокоительного… Это ж кладбище, понимать надо…

- Не открыва-а-ай…

Он забился в угол и закрыл лицо руками.

Но открыть пришлось. Люба стояла на пороге сторожки, глаза ее уже не были ни удивленными, ни скучающими. Она держала в руках штук пять сорванных анютиных глазок и пыталась через плечо Перевалова рассмотреть, что там, внутри помещения. Каким-то наитием Перевалов ощутил, что сейчас от нее исходят те же флюиды, что и от той неуравновешенной дочери казахстанского немца и «русского дворяна», флюиды женщины, готовой к авантюре. Она была полна решимости войти, еще раз увидеть то темнолицее длинноухое существо, которое так неожиданно поднялось из-за могильного памятника. То, которое, заметив ее, уронило цветы и опрометью кинулось сюда, в сторожку.

- Чего вам? – бесцеремонно спросил Перевалов, пытаясь оттеснить гостью и прикрыть дверь. – Заблудились?

- Где он?

Женщина распахнутыми глазищами смотрела то на Егора, то куда-то за него.

- Скажите, он ведь здесь?

Ишь ты… А ведь произвел же Саня впечатление! Девица-то ошалела от неожиданности, того и гляди, у нее по колготкам потечет!  Ай да Рахит, респект тебе, как говорится, и уважуха!

Но как быть дальше-то?

***

Дальше все случилось стремительно и даже как-то грубовато. Люба все решила и сделала сама, Рахиту ни о чем не пришлось просить. Он стал ее любовником в тот же вечер, так что пугать людей на улицах городка своим видом необходимости не возникло. И потом она тоже все делала сама: бегала к нему в его берлогу, где только для нее единственной Рахит мазался автозагаром и преображался в тёмного дроу. Еду Люба привозила с собой, даже пыталась немного хозяйничать в запущенной хибаре своего необычного любовника – может быть, в такие часы она представляла себя булгаковской Маргаритой… Люба ему дарила подарки и подбрасывала деньжат. Люба летала вокруг него, как бабочка вокруг свечи, и уже готова была бросить своего унылого чиновного мужа, и переехать к нему, недотёпе и инвалиду. Вот только она хотела, чтобы любовник  сам позвал её. Чтобы он озвучил свое желание жить вместе с ней, ей хотелось услышать эти слова, не подталкивая его…

Но Саня ничего не предлагал. Стремительность, с которой Люба перехватила инициативу, сбила его с программы. Не так представлял себе Саня их отношения.

- Понимаешь, - откровенничал он с Егором. – всё как-то слишком… Я думал, что она другая. Нежнее, что ли… А она как… даже не знаю… как танк.

- Ну, Сань, женщины все разные.

- При чем тут все женщины? Она сама какая-то… разная. Так вот внешне смотришь – хрупкая, беззащитная, прямо принцесса, которую дракон сторожит. А внутри, не поверишь, сама как дракон. Звонит каждый час, проверяет… Боится, как бы не украли, что ли? Глупость какая-то…

Молчали. Они сидели на кухне у Рахита: выдался  вечер, когда Люба  отсутствовала, и Саня, прикупив пивка, позвал Перевалова к себе. На кладбище он теперь почти не появлялся, слишком активная Любовь была не слишком довольна его дружбой с бывшим алкашом.

- Ну, и что теперь? Как дальше думаешь? – осторожно поинтересовался Перевалов.

- Да вот не знаю…  Бросить ее хочу.

На подоконнике среди прочего хлама валялась и книжка по черной магии, та самая, с собранием любовных приворотов. Перевалов взял ее в руки и веерообразно перелистал, не пытаясь остановиться на чем-то конкретном.

- Сань, а помнишь, ты цветы собрал тогда… Для зелья, говорил, помнишь? Сварил ей зелье-то?

- Ну, сварил… Только она и без зелья прилипла, как банный лист. Ты лучше придумай, что такого ей сказать, чтоб отстала!

- Тю… Ну, скажи, что у тебя другая есть.

Дроу хрюкнул, выражая презрение к такому предложению.

- Кто поверит-то?

Они сидели долго, тянули пиво, смотрели вместе какой-то фильм со стрельбой и взрывами, обменивались обыденными фразами. Дважды за вечер звонила Люба, требовала, чтоб Саня дал ей послушать звуки телевизора, ворчала из-за пива…

Слушая перебранку пьяного дроу с ней, Перевалов вдруг ощутил, почти что кожей почувствовал, как же ей, должно быть, тоскливо там, дома. Со своим в доску правильным мужем, на своей в доску правильной, чисто женской работе… Наверное, дома и стерильная чистота, и питание строго по кремлёвской диете, и кофточки все одного фасона, чтобы правильный супруг не высказал недовольства… И подруг, небось, муженек отвадил, не с кем переброситься словом, подурачиться, посплетничать. Вот баба и готова ухватиться за любой, даже призрачный шанс наполнить жизнь впечатлениями!

Егор вдруг вспомнил свою жену: та постоянно была чем-то занята. Она хлопотала около мультиварки или гладильной доски, одновременно трещала по телефону то с соседкой, то с тёщей, она лепила с дочкой какие-то поделки для детсада. Она увлеченно худела, потом так же увлеченно кулинарила, закармливая Егора то мясом, то выпечкой. Вечерами она заваливала его новостями и о дочке, и о ценах, и о сериальных страстях. Она все время куда-то торопилась, Егор постоянно натыкался в доме на собранные сумки: то она кому-то что-то тащила, то кто-то что-то тащил ей… В доме вечно были разбросаны дочкины игрушки, лоскутья, ножницы, клей, цветные открытки… Егор спотыкался о них, бурчал, подворачивая ноги, а дочка с деловым видом доказывала, что так надо, а всё уберётся потом. И этот нескончаемый круговорот житейских мелочей не давал никому затосковать. Он вспомнил, какой дикой тоской исходила его душа, когда все это вдруг исчезло, и в доме воцарилась тишина и никому не нужный порядок… Вот тогда-то он и запил…

А Люба? Конечно, от тоски можно было бы избавиться и другим путем: родить ребенка или завести собаку, но Люба почему-то этого не сделала. Не смогла?

А может – не позволили? Может, именно поэтому она вцепилась в Саню мертвой хваткой: его не надо было вести домой и объяснять мужу его появление. И еще здесь была возможность чем-то заниматься, на что-то влиять. Может, поэтому, дорвавшись до бесплатного, она и переборщила с влиянием.

- Мне кажется, тебе не стоит ее бросать, – задумчиво выдал Перевалов Рахиту. – Ну, сам подумай… Вдруг никого больше не встретишь?

- Не… не могу я с ней… Душная она… И меня душит… Не хочу.

В это время опять зазвонил телефон.

- Ну, йопт… - зло протянул пьяный дроу. – Задолбала!

- Стой! – Перевалов перехватил Санину руку, отобрал мобильник, и нажал кнопку отбоя. – Скажешь потом, что был пьяный и не туда ткнул пальцем. Не отвечай ей сейчас.

Рахит что-то недовольно пробурчал, и вскоре действительно забылся тяжким пьяным сном.

Уходя, Перевалов забрал с собой и книжку по черной магии.

***

Через месяц Рахит все-таки расстался с Любой. И начал поиски работы, поскольку халявной жратвы больше никто не привозил. Он снова зачастил к Егору на кладбище, и снова пытался что-то строгать из коряг, но странное дело – у него больше не получались те фигурки, которые раньше вызывали умиление и желание их приобрести в качестве сувениров. И стихов Рахит больше не писал, а всё больше брюзжал и жаловался на вселенскую несправедливость и на тупых баб. Пропажу книги он как-то не заметил, и не расспрашивал о ней у Перевалова. Словно и не было ничего – ни мечты, ни цели, ни любви, ни творчества.

Егор пробовал поинтересоваться, как там его бывшая Любовь? С мужем? Но бывший дроу лишь недовольно огрызнулся:

- А я знаю? Подумаешь… барыня, тоже мне…

Наверное, Саня еще не переварил ситуацию, раз не желает лишний раз возвращаться воспоминаниями к женщине, которая так долго была ему небезразлична. Может, всё ещё любит… Перевалов вздыхал и уходил помогать с погребением очередной процессии, времени это занимало достаточно, чтобы Саня успокоился.

Этот случай давно уже должен был бы стать историей. Но что-то мешало Перевалову забыть о нем. Раз за разом он заново прокручивал все разговоры, и никак не мог вспомнить, что же именно его так зацепило, что саднило и мешало снова поплыть по течению, не строя планов на будущее. И главное, он не мог понять, за каким чёртом он украл у Рахита эту книгу. Хотел выбросить? Тогда почему она никак не выбрасывается? Каждый раз он берет ее в руки с намерением сжечь в куче осенних листьев или швырнуть в мусорный контейнер, но каждый раз останавливается. Постоит, подумает – и кладет на место, подальше от глаз. Перевалову казалось, что вся эта история мучает его куда больше, чем Рахита. Может быть, даже больше, чем Любу.

С другой стороны, а откуда ему знать, что чувствует Люба? Он не говорил с ней, и не виделся, в библиотеку не приходил, на кладбище она не появлялась… Кстати – а что она вообще делала тогда на кладбище? Могилу какую навещала? Мысли, мысли, мысли… Ими не с кем было поделиться.

Хотя, почему не с кем? Есть еще кое-кто, способный выслушать. Он, конечно, собеседник так себе, но слушатель отменный.

Димон, как и прежде, восседал на своем каменном троне и приглашающим жестом указывал на кресло напротив себя. Присядь, мол, добрый человек, расскажи, что в твоей жизни не так. Перевалов потоптался. Трезвому разговаривать с памятником было как-то не того… Нет, когда-то с пьяных глаз он смог, а сейчас – это ж надо поверить, совершенно искренне поверить во всемогущество каменного авторитета. Поверить так, как в детском саду в Деда Мороза, без микрона сомнения. Перевалов так уже не мог. Но ведь зачем-то он сюда пришел? Книгу эту вот еще притащил…

Не получилось у сторожа довериться Димону. Постояв, он повернулся, и побрел мимо оградок обратно. Подходя, Егор увидел, что Рахит все так же сидел и ковырял ножом какую-то чурочку. Тощий, с уродливо согнутой спиной, с безобразными заостренными ушами, в грязноватой рубахе с чужого плеча, он – странное дело! – уже не вызывал к себе сострадания. Еще Егор увидел, что Рахит вдруг прекратил строгать и на минуту замер, уставившись на результат своего труда. Потом встал и швырнул поделку в ведро для мусора, туда же полетел и нож. После чего вошел в сторожку, грохнув дверью:

- Пить будет, - подумал почему-то Егор, вспомнив, где у него заначена чекушка на всякий случай.

- Да не пошла бы ты лесом! Подумаешь, принцесса… - донеслось до него из сторожки.

И вдруг Перевалов понял. Вот оно!

Вот то слово, которое засело у него в голове занозой и не давало спокойно отряхнуть руки от ситуации!

Как же Саня тогда сказал-то?

- Внешне она нежная и хрупкая, словно принцесса, которую дракон сторожит, а внутри она сама дракон.

Да, вот оно! Жила-была принцесса в башне под бдительным оком дракона, жила и ждала своего освободителя. Рыцарь явился в образе чудаковатого калеки и освободил принцессу от власти дракона…

Страшный это был дракон, хоть и невидимый. Два имени у него было – лень и скука. Появилось у принцессы дело, появилось увлечение, воспряла принцесса духом, и неожиданно для всех сама стала драконом, поработила темного дроу, своего освободителя. Но прошло время – и дроу тоже прогнал ту, что душила его… И теперь он сам медленно, но верно превращается в дракона.

Был Рахит безобидным дроу, а станет драконом.

Не исключено, что найдет себе жертву. Станет ее тиранить.

Вот такой круговорот драконов в природе.  И не остановить его, и не помочь никому. Как земля вращается вокруг солнца, изменяясь каждую минуту, так и все мы меняемся: под влиянием чувств, обстоятельств, из прихоти или по необходимости. Сегодня рыцарь Света, завтра – адепт Тьмы…

Перевалов с грустью подумал: а кто же он сам-то? Жил себе, да был, с горем уж было совсем примирился, но пришел в его жизнь Рахит – и освободил от сонного состояния. Дал возможность почувствовать себя нужным, словно второе дыхание подарил… Любу вот тоже встряхнул… Ну, не готов он оказался к тому факту, что любовь – это не сказка со счастливым концом, так что ж теперь, позволить ему скатиться в депрессию? Егор вспомнил себя в этом состоянии и зажмурился от страха.

- Саня! – крикнул он. – Слышь? Санёк!

- Ну? – Рахит высунулся из двери с недовольной рожей.

- Ты когда-нибудь печеную в костре картоху пробовал?

- Чего? – не понял Рахит. – Какую картоху?

- Мы при Советах в пионерлагере картоху пекли в костре – вкуснотища была редкая. Чего-то так картохи захотелось… Может, давай? Костерок разведем, посидим… Ты стихи мне почитаешь, как раньше… Давно я твои стихи не слушал… А?

- Ну… - лицо Сани посветлело. – Давай…

- Сгоняй в сельмаг, и соли не забудь, а я костер разведу пока, а как прогорит – будем картоху печь.

Рахит не заставил себя уговаривать, и через несколько минут умотал с авоськой в сельмаг, а Перевалов принялся разводить костерок из магической книги. Если уж добрый дроу хотел через нее женщине жизнь испортить, что ж будет, если она дракону в руки попадет? Пусть уж лучше горит. Так от нее больше пользы.