Русское портретное искусство конца XVIII - начала XIX веков
Русское искусство XVIII века богато талантливыми художниками и сколько-нибудь
полно рассказать об их жизни и творчестве в одну встречу – задача мало
реальная. Или – не реальная совершенно. Поэтому мы поговорим сегодня только о
тех выдающихся портретистах, чья деятельность совпала по времени с
деятельностью величайшего русского поэта этого же периода. Это – Владимир
Боровиковский, Орест Кипренский и Василий Тропинин.
Эпоха, когда они выступили в качестве художников, отмечена важнейшими событиями в истории нашей страны. Война 1812 года вызвала исключительный подъём героизма русского народа, изгнавшего интервентов из пределов своей Родины. К 1825 году относится восстание декабристов, подготовлявшееся в течение ряда лет. Происходят серьезнейшие сдвиги в идейной жизни передовых слоёв русского общества. В области художественной культуры это время отмечено деятельностью величайшего нашего поэта А.С.Пушкина. И в этот период создаются предпосылки для изменения характера русского изобразительного искусства. Правда, ни в живописи, ни в скульптуре не выдвинулось мастера, равного по своему масштабу Пушкину. Ни один живописец, скульптор, или гравер не обнаружил той широты и глубины охвата явлений действительности, которые были свойственны Пушкину. Но все же в русском искусстве существует ряд мастеров, творчество которых вместе взятое соответствует тому, что сделал в области литературы Пушкин. И это – Кипренский, Тропинин, Венецианов, Боровиковский и Сильвестр Щедрин. И если назвать их имена рядом с Пушкиным, то станет яснее историческое место данных мастеров в развитии русского искусства.
Какие же произведения Пушкина приходят на ум при
внимательном знакомстве с портретами этих мастеров? В первую очередь: рассказы «Метель»,
«Станционный смотритель», повесть «Капитанская дочка», главы из романа в стихах
«Евгений Онегин».
История сохранила очень мало сведений о жизни всех троих живописцев. Это произошло, отчасти, потому что Академия художеств, которая будет упоминаться сегодня неоднократно, не поднимала престиж портретиста в те времена. Портретистам отводилось последнее место в иерархии живописцев, а эпитет «портретный художник» считался унизительным. Академическая эстетика проповедовала, что портрет как вид искусства, исключительно опирающийся на натуру, развиваться не может. Поскольку не требует от художника полёта фантазии. И, кроме всего прочего, Академия не интересовалась художником, если и ним не было служебной связи. Поэтому крайне сложно оказалось собрать сведения биографам и архивистам о тех мастерах, кто, как Боровиковский, вообще не обучался в Академии, а получил признание ее уже благодаря сложившемуся таланту. Или как Тропинин, которому в силу происхождения было практически невозможно получить академическое образование. Таково краткое предисловие к сегодняшней нашей беседе.
Владимир Боровиковский
Достоверно известно, что Владимир Лукич Боровиковский
родился в Миргороде 24 июля 1757 года (по старому стилю) в семье Луки Боровика,
который называл себя так же и Лукьяном Боровиковским. По одним сведениям Боровиковские были бедными
дворянами, по другим – простыми казаками. Последнему утверждению как будто
противоречит то обстоятельство, что художник поступил на военную службу и
дослужился до чина поручика. Затем вышел в отставку и возвратился в Миргород, в
дом своего отца. По преданию, Лука Боровиковский занимался живописью и был
первым учителем своего сына.
По словам Горленко, первого биографа Боровиковского, в
самом Миргороде в Троицкой церкви был целый иконостас, написанный Боровиковским
в 1784 году. Художнику в это время было уже 27 лет. В Киевском музее находится
несколько икон, подписанных и датированных им самим 1784 и 1787 годами. Однако
нельзя предположить, что художник занимался в то время одной только церковной
живописью. Другие его работы могли просто не дойти до нас или мы просто не
узнаём кисть Боровиковского в его ранних и недописанных произведениях. Вскоре
наступила решительная перемена в судьбе художника, и его жизнь на Украине
окончилась.
Неподалеку от Миргорода находилось сельцо Обуховка,
принадлежащее полковнику Василию Петровичу Капнисту. Известный стихотворец и
автор сатирической комедии «Ябеда» Василий Капнист был его сыном. По-видимому,
В.В.Капнист еще в детстве был знаком с Боровиковским, своим сверстником. В год
путешествия Екатерины II на юг России – которое князь Потёмкин обставил с
невероятной роскошью – Капнист был Киевским предводителем губернского
дворянства. По маршруту одна из остановок Екатерины была намечена в Кременчуге,
для чего был отведен дом, специально оборудованный для ее приема. Приготовления
к приему лежали на дворянстве, и в них Капнист принимал самое деятельное
участие.
Для украшения кременчугского дома Капнист поручил
написать Боровиковскому две аллегорические картины, которые известны только по
описаниям. Это типичные для XVIII века
аллегории, изображающие Екатерину в виде богини мудрости Минервы, которая
объясняет семи мудрецам Греции смысл своего «Наказа». В другой картине
Екатерина засевает землю, которую пашет Петр I. Возможно, что Н.А.Львов, архитектор, сопровождавший
Екатерину, указал ей на одаренность живописца, и она предложила Боровиковскому
переехать в Петербург. В дальнейшем Н.Львов принимал самое деятельное участие в
судьбе художника, на это указывают многочисленные портреты семейства Львова,
написанные Боровиковским.
В 1795 году по проекту Н.Львова был построен храм
Борисоглебского монастыря близ Торжка, и для его иконостаса Боровиковский
написал 37 икон.
В этом же году Владимир Боровиковский написал
замечательный портрет молодой торжковской крестьянки Христиньи, служившей
кормилицей детей Львова. Это – первое во времени изображение простой русской
женщины. Она одета в нарядный сарафан и кокошник с бусами и вуалью. От всего ее
облика веет скромностью и даже застенчивостью, на губах играет сдержанная
улыбка. Это не костюмированная барышня, а настоящая крестьянка, слуга в барском
доме, пусть и весьма культурном, но все же существующем в крепостнический век.
Вместе с аллегорией «Зимы» эта картина могла сыграть существенную роль в
становлении еще одного знаменитого русского живописца, Венецианова, который в
течение ряда лет был учеником Боровиковского. Таким образом, наличие этих работ
устанавливает Близость и сотрудничество Боровиковского со Львовым, одним из
самых просвещенных и широко образованных людей своего времени. Капнист и
Державин так же примыкали к этому кругу В доме Львова Боровиковский знакомится
так же с Дмитрием Левицким, дважды писавшем портрет Марьи Алексеевны Львовой.
Существуют сведения, что он и сам учился у Левицкого.
Существуют так же сведения о том, что Боровиковский учился у австрийского художника И.Б.Лампи, который жил в Петербурге четыре года. В 1794 году по представлению Лампи Боровиковский был признан «назначенным», то есть – кандидатом в академики. Звание академика ему было присуждено в 1795 году за «два портрета, написанные с натуры». Уезжая из Петербурга, Лампи оставил Боровиковскому свою мастерскую. Эти факты свидетельствуют не только о добром отношении Лампи к Боровиковскому, но так же и о том, что Лампи сумел оценить талант молодого живописца-портретиста, и счел его достойным встать в один ряд с лучшими художниками.
Около 1795 года Боровиковским был написан портрет Екатерины II. Награвированный великолепным резцом Н.И.Уткина, он стал необычайно популярным. И, может быть, именно этим портретом руководствовался А.С.Пушкин, когда ему нужно было изобразить Екатерину такой, какой ее увидели девические глаза Маши Мироновой в повести «Капитанская дочка». Описание Пушкина чрезвычайно точно передает этот портрет, начиная с Царскосельского пейзажа, и заканчивая появлением императрицы. Более, чем в каком-либо другом произведении, здесь пейзаж Боровиковского совпадает с исторической действительностью. Это не условный фон, а реальная обстановка: «Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Мария Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева». Екатерина II бодрящейся походкой старой женщины проходит справа налево, слегка опираясь на трость. Проходя мимо зрителя, императрица на мгновение задерживает на нем свой взгляд. Ее губы сложились в привычную улыбку. Такой улыбкой и встретила она Марию Ивановну.
В 1796 году Боровиковский написал большой парадный портрет беглеца Муртазы Кули-Хана, спасавшегося под могущественным покровительством русского правительства от преследования его брата, персидского шаха. Художник увлекся картинной внешностью восточного принца, его бледным лицом цвета слоновой кости, длинной холеной бородой и нежными кистями рук, великолепным многоцветием костюма. Но сердце художника едва ли затронул этот экзотический образ.
В самом конце XVIII и начале XIX веков
художник создает целый ряд портретов, по преимуществу женских и девичьих, в
которых окончательно находит самого себя и вместе с тем вводит в портретную
живопись новый тип человека. В таких изумительных портретах как портреты В.И.Арсеньевой,
М.И.Лопухиной, Е.А.Нарышконой, М.А.Орловой-Денисовой, со всей силой
обнаруживаются особенности портретного стиля художника. Он явно не придает
значения композиционному разнообразию в трактовке фигуры на портрете. Все эти
портреты полуфигурны. Обнаженные части тела, в особенности руки и шея, выписаны
с пластическим чувством. Они словно изваяны из мрамора. И как мрамору, им
свойственна прозрачность. И лицам художник придает тот же характер изваяний. Но
в лицах нет ничего повторяющегося, ничего одинакового. Фигуры, одинаковые по
своему сложению и позе, словно играют роль пьедесталов – это удивительная
особенность портретов Владимира Боровиковского. Но черты лиц на портретах не
повторяются. Движением и поворотом головы он умеет передать сосредоточенность
портретируемого, которая особенно ярко выступает в сочетании с расслабленностью
позы.
Портрет М.И.Лопухиной, написанный в 1797 году,
возможно, самый поэтичный, самый женственный из всех, созданных Боровиковским.
Лицо Лопухиной далеко от классического понимания идеальной красоты, но в то же
время оно исполнено такого несказанного очарования и душевной прелести, рядом с
которым классические лица могут показаться неживыми, схематичными. Обаяние
молодости и женственности сочетается здесь с типом национальной красоты, к
изображению которой вплотную подошел автор. Молодая женщина изображена на фоне
пейзажа, она облокотилась на мраморный парапет, и ей нет нужды выдерживать
светскость, ей ничто не мешает быть естественной в проявлении своих чувств. Она
вся – томная нега, и все цвета, тона и оттенки подчинены этой томности и неге:
Легчайшие переходы голубого, сиреневого, оливково-зеленого, белого пробегают по
полотну так, словно под дуновением ветерка. Тонкая шаль подчеркивает
грациозно-изнеженное движение легкого стана. Позже, в 1885 году, портрет Марии
Лопухиной увидел поэт Яков Полонский. Под впечатлением от картины он написал
стихотворение «К портрету»:
Она давно
прошла, и нет уже тех глаз,
И той улыбки
нет, что молча выражали
Страданье —
тень любви, и мысли — тень печали.
Но красоту ее
Боровиковский спас.
В 1802 году Боровиковский создал два двойных портрета:
сестер Гагариных и сестер Куракиных, а через год – два более сложных тройных
портрета семейства Безбородко. Наиболее совершенным представляется портрет
сестер Гагариных. Лучшие качества живописи Боровиковского именно в нем нашли
свое самое полное выражение. На первом плане старшая Гагарина: томная, чуть
располневшая, с вялыми и ленивыми движениями. Ее красота кажется вполне созревшей,
она – ведущий голос в этом дуэте. Ее младшая сестра аккомпанирует на гитаре,
внимательно всматриваясь в ноты. Она менее красива: у нее узкий разрез глаз,
толстоватый носик. Рядом со старшей сестрой она кажется дурнушкой, но зрителя
подкупает ее жизнерадостность и непосредственность. Пластика обеих фигур и лиц
изумительна, складки платьев ложатся красивыми изломами, как складки
классических одеяний. Они обоснованы характером тканей, строения тела. В каждом
портрете Боровиковского цвет приведен в гармонию и нет ни одного участка,
который выбивался бы из этого стройно организованного пространства.
Лучшие мужские портреты были им исполнены во вторую
половину жизни.
Портрет князя А.Б.Куракина (1800г.) – один из немногих
парадных портретов, написанных Боровиковским. По количеству элементов, которые
его образуют, он – настоящая музыкальная симфония. В глубине фона изображен
Михайловский замок, резиденция императора Павла I, капризного покровителя князя Куракина. Справа –
чрезвычайно облагороженный мраморный бюст императора и множество тканей. Черная
мальтийская мантия брошена на кресло. В середине портрета – сам Куракин в
богатом камзоле из золотой парчи. Сверкают бриллианты и ордена, складки парчи и
муар орденских лент. По страсти к блеску при жизни А.Куракина называли
«бриллиантовым князем». Он жестоко страдал от подагры, которая поразила обе ноги
и правую руку, болезнь выдает неестественная постановка ног и то, что одной
рукой князь опирается на стол. Несмотря ни на что, на лице придворного –
дипломатическая улыбка, маска, которая выработана долгими годами интриг и
притворства. Не государственный ум, не воинские доблести, а отличное понимание
закулисной жизни дворца, умение интриговать и обращать в свою пользу секреты
политики и промахи врагов возвысили этого человека до власти и почестей.
Боровиковский был портретистом по призванию. Тесно
связанный с лучшими людьми своего времени, он перенес в живопись высокие
представления о человеке. Красота и личная, и национальная, присуща каждому его
портрету. Эта красота не является выдумкой или фантазией автора, она попирается
на действительность.
Владимир Лукич Боровиковский умер 18 апреля 1825 года,
оставив после себя огромное количество портретов императорской семьи. Он писал
портреты и Екатерины 2 и Павла 1, и супруги Павла, Марии Федоровны, и всех
детей императорской четы, и фрейлин императорского двора, он успел запечатлеть
для нас и образ Александра 1. Одаренный мальчик из семьи простых казаков вырос
до придворного портретиста. Художник Алексей Венецианов писал: «Почтеннейший и
великий муж Боровиковский кончил свои дни, перестал украшать Россию своими
произведениями…» Похоронили живописца на Смоленском кладбище в Петербурге. В
1931 году его могилу перенесли в Александро-Невскую лавру.
Орест
Кипренский
Мальчик Кипренский – побочный сын бригадира Дьяконова,
отданный отцом на воспитание своему крепостному Адаму Швальбе – был с ранних
лет предоставлен сам себе. Он мог часами слушать рассказы матросов или бегать
из дому в ораниенбаумские сады и прятаться там от сторожей и садовников. Эти
сады славились каналами. Весной в них отражались заросли цветущей сирени,
мраморные статуи смотрели в зеленоватую воду холодных прудов, где плавали
форели.
Ораниенбаум пугал мальчика своим безлюдьем.
Театр и дворец, построенные Растрелли, давно пустовали.
На Катальной горке ни разу за многие годы не было слышно грохота увеселительных
колясок. Сады, казалось, навсегда застыли в пышном запустении. Дворцовые
зеркала никого не отражали, и холодные залы годами не слышали военной музыки
времен императора Павла I.
Мальчик был волен населять эти сады и залы выдуманными
героями и прекрасными женщинами. Он делал это со страстью и с полной верой в их
существование. Так, с самого детства Кипренский привык мечтать. Спустя много
лет эта героическая мечтательность будет сообщать особое очарование его
работам. Это было в те годы, когда Кипренский из крепостного мальчика
превратился в замечательного художника, и о его «магической кисти» заговорила
вся Европа.
В Ораниенбауме Кипренскому изредка удавалось
пробраться мимо будки гренадера к самому дворцу. Мальчик осторожно пробирался
на террасу и, прижав лоб к холодному стеклу дверей, долго всматривался в
старинные портреты, висевшие на стенах. Короли и императоры неторопливо скакали
на лошадях в желтом пороховом дыму, багровые вспышки мортир освещали надменные
багровые лица, блестели кирасы и знамена развевались в грозовых тучах…
Дома Кипренский рисовал по памяти эти портреты, а добродушный воспитатель его, Адам Швальбе, показывал их своему барину Дьяконову. Рисунки были хорошие, и Дьяконов решил отдать сына, совсем еще мальчика, в Академию художеств.
Однако по казенным бумагам отцом Ореста Кипренского
считался не бригадир Дьяконов, а Швальбе. После рождения мальчика Дьяконов
приказал своему крепостному усыновить младенца и при крещении дать ему фамилию
Копорский – по месту его рождения, крепости Копорье, вблизи Ораниенбаума. Под
этой фамилией Орест и жил вплоть до поступления в Академию. А в Академии ему
переменили фамилию на Кипренский. В то время незаконнорожденным детям можно
было выдумывать и менять фамилии сколько угодно, это считалось в порядке вещей.
Учителя Кипренского, Угрюмов и Дойен, относились к
живописи со страстью и строгостью, они даже требовали от своего ученика
рисовать с закрытыми глазами. Дойен заставлял так накладывать краски на
полотно, чтобы даже под лупой не было заметно следов кисти: поверхность картины
должна быть гладкая, словно полированная кость. Только после этого ученикам
разрешалось работать широкими и свободными мазками.
- Юности свойственна пестрота красок, зрелости –
тонкая манера в употреблении теплых и глубоких тонов, а старости – синеватые и
холодные краски, столь похожие на цвет старческих жил на руке, - говорил Дойен
и сам восхищался собственной проницательностью. – Не только каждый возраст
человека имеет свои любимые краски, но так же каждая страна и каждое столетие
на всем протяжении рода человеческого. Изучайте лица людей и краски своего
века, если хотите стать его живописцами.
В 1803 году Кипренский блестяще окончил Академию. Начались лучшие годы его жизни.
Кипренский всегда следовал совету своего учителя
Дойена и изучал лица людей своего века. Он создал целую галерею портретов, где
каждое лицо было характерно и передавало законченный внутренний облик человека.
Он вскрывал в своих работах тонкие черты характера.
Изучение портретов Кипренского вызывает такое же
волнение, как если бы вы долго беседовали с учеными, полководцами, писателями,
поэтами, женщинами и мужчинами начала XIX века.
Кипренский писал свежо, широко и законченно. На его
портретах существуют не только лица, но как будто и вся жизнь написанных им
людей – их порывы, страдания, мужество и любовь. Все оставило след на их
облике, и все было перенесено на холст.
Галерея портретов Кипренского разнообразна. Это и
великолепные автопортреты, и портреты детей, и его современников – поэтов,
писателей, государственных мужей, полководцев, купцов, актеров, крестьян,
моряков, декабристов, любителей живописи, масонов, коллекционеров и женщин.
Достаточно перечислить несколько имен, чтобы понять,
что Орест Кипренский был подлинным живописцем своего века: Пушкин, Крылов,
Батюшков, слепой поэт Козлов, Растопчин, графиня Кочубей, знаток искусств
Оленин, масоны Комаровский и Голицын, Голенищев-Кутузов, адмирал Кушелев, актер
Мочалов, переводчик Гнедич, легендарный кавалерист Е. Давыдов, партизан Фигнер,
декабрист Муравьев, поэты Вяземский и Жуковский, живописец Брюллов, архитектор
Гваренги…
Кипренский оставил после себя так же несколько
автопортретов. Он писал себя то подмастерьем живописи, то мечтательным
мальчиком, то оживленным светским юношей, объединившим в себе черты Онегина и
Моцарта. На всех этих портретах он одинаков: нервный, легкомысленный, тонкий, с
взлетающими вверх бровями.
Кипренский гордился своею славой, упивался ею. Он
искренне верил трескучим тирадам журналистов. Он был уверен, что мир уже лежит
у его ног, сраженный его мастерством. Он был уверен в этом хотя бы потому, что
ему поступило предложение от Флорентийской академии. Академия попросила
художника написать собственный портрет для знаменитой галереи Уффици, одного из
старейших музеев Европы, в котором были собраны автопортреты известных
художников мира. Такой чести Орест Кипренский удостоился первым из русских
мастеров. Кипренский не знал, что для таких людей как он слава страшнее смерти.
В этот же период он написал полотно «Девочка в маковом
венке с гвоздикой в руке» («Портрет Мариуччи»). Ему позировала десятилетняя
Мария Фалькуччи. Девочка была из бедной семьи, и Кипренский фактически стал ее
опекуном. Во время европейского путешествия Кипренский написал портрет
Екатерины Авдулиной. Художник на холсте передал сложный колорит одежды молодой
женщины: глубокий черный цвет на бархате и золотисто-желтый — на шали.
Он не знал, что талант, не отлитый в строгие формы
культуры, после мгновенного света всегда оставляет пороховой чад. Он забыл, что живопись
существует не для славы, он пренебрег словами Пушкина о том, что «служенье муз
не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво». И Кипренский расплатился за
свое легкомыслие жестоко.
В Италии имя Кипренского оказалось связано со
скандалом: в его мастерской нашли мертвую натурщицу. Официальных обвинений суд
не выдвинул, да и окружение художника не верило, что он способен на
преступление. Вскоре нашли настоящего убийцу, однако этот случай, обрастая
разными слухами и домыслами, бросил тень на всю оставшуюся жизнь Кипренского.
Пенсионерское пребывание в Риме художника дважды
продлевали по его просьбе, но в 1822 году он был вынужден уехать из Италии.
Перед отъездом Кипренский определил свою подопечную Марию Фалькуччи в пансион.
Литератор Константин Паустовский писал об этом сложном времени в жизни мастера:
«Кипренский был выброшен из общества. Он затаил обиду. В Италию возврата не
было. Париж не хотел его замечать. Осталось одно только место на земле, куда он
мог уехать, чтобы забыться от страшных дней и снова взяться за кисть. Это была
Россия, покинутая родина, видевшая его расцвет и славу».
На родину Кипренский вернулся в 1823 году. В Академии
художеств были недовольны его долгим отсутствием, а у публики появились другие
фавориты-портретисты. До властей и общества дошли слухи о скандале, связанном с
убийством натурщицы: художника отказались принимать во многих знатных домах
столицы. Ему не дали профессорского звания и официального места в Академии,
заказов тоже было мало.
В 1824 году портретист написал картину, на которой
изобразил графа Дмитрия Шереметева в блестящей, нарядной кавалергардской форме,
стоящим у круглого столика на фоне красиво убранных комнат. Шереметев был одним
из немногих дворян Петербурга, не отказавших Кипренскому от дома. В этом же
году художник представил портрет на публичной выставке Академии художеств.
Когда Кипренский писал портрет Пушкина, поэт был
чем-то сильно озабочен, хотя и пытался шутить. И тогда Кипренский решил всю
прелесть поэзии вложить не в лицо портретируемого, а только в глаза, и еще в
пальцы. Лицо поэта было утомленным и несколько желтоватым, но зато глазам
художник сообщил почти недоступную человеку чистоту, блеск и спокойствие, а
пальцам – нервическую тонкость и силу.
- Ты мне льстишь, Орест, - промолвил поэт, глядя на
уже оконченную работу.
Однажды Пушкин прочет Кипренскому стихи об Италии, как
бы чувствуя тоску художника по недавно покинутой «стране высоких вдохновений»:
Где пел
Торквато величавый,
Где и теперь
во мгле ночной
Адриатической
волной
Повторены его
октавы;
Где Рафаэль
живописал,
Где в наши
дни резец Кановы
Послушный
мрамор оживлял
И Байрон,
мученик суровый,
Страдал,
любил и проклинал.
Кипренский посещал Италию во время его поездки за
границу (с 1816 по 1823 гг), это было связано с получением им Большой золотой
медали от Академии. В 1819 году ему был сделан
почетный заказ на автопортрет для галереи Уффици во Флоренции.
- Александр Сергеевич, - сказал тогда Кипренский, - я
хотел бы унести твой голос с собой в могилу.
- Полно, Орест, - засмеялся Пушкин.
Но желание художника было велико, потому что один из
современников Кипренского говорил, что, оставаясь наедине с его портретами, он
слышит голоса людей. В этом была доля правды. Живость впечатления была так
велика, что, глядя на портрет Пушкина, слышатся его строки:
Любимец моды
легкокрылой,
Хоть не
британец, не француз,
Ты вновь
создал, волшебник милый,
Меня, питомца
чистых муз, -
И я смеюся
над могилой,
Ушел навек от
смертных уз.
Себя как в
зеркале я вижу,
Но это
зеркало мне льстит.
Оно гласит,
что не увижу
Пристрастья
важных аонид.
Так Риму,
Дрездену, Парижу
Известен
впредь мой будет вид.
Эти строки А.С.Пушкин посвятил Оресту Кипренскому в
1827 году, когда увидел свой портрет – самый значительный из всех, когда-либо
нарисованных его портретов.
Известно, что заказан он был не самим Пушкиным, а его
другом А.Дельвигом, но впоследствии Пушкин выкупил его у вдовы своего друга,
заплатив немалые по тем временам деньги, и портрет этот всегда висел в кабинете
Пушкина.
Кипренский первым из русских живописцев завоевал
всеевропейское признание, или, как образно выразился другой знаменитый художник
А.Иванов, «первым вынес имя русское в известность в Европу».
В 1828 году Кипренский навсегда покинул Россию: он
мечтал вернуться в Италию. Но в это время там жили и работали многие русские и
иностранные мастера, среди художников возросла конкуренция. Карьера Кипренского
пошла на спад. Художник Александр Иванов писал в одном из писем: «Наш
почтеннейший Кипренский, увенчанный лаврами Европы, едва живет в Риме». Из
столицы Италии он отправился в Неаполь, где продолжал писать портреты и
жанровые картины: «Неаполитанские мальчики» (1829), «Читатели газет в Неаполе»
(1831), «Портрет Ф.А. Голицына» (1833). В 1831 году Кипренский показал на
выставке в Неаполе свою раннюю работу — «Портрет Швальбе». Публика не поверила,
что картина была написана в XIX веке русским художником.
«Я выставлял портрет отца моего и портрет девочки
одной, писанной мною в Риме. Здешняя Академия, рассматривая сии картины, со
мною сыграла следующую шутку: г. президент Академии, кавалер Николини,
объявляет мне от имени Академии замечание, опытностью и знанием профессоров исследованное,
якобы сии картины не суть работы нынешнего века; будто бы я выдаю сии картины
за свои, но в самом деле одна писана Рубенсом — портрет отца, а девочка —
совсем другим манером и другим автором древним писана; что картины сии
бесподобны: отца портрет они почли шедевром Рубенса, иные думали Вандика, а
некто, Альбертини, — в Рембрандты пожаловал, и что в Неаполе не позволят они
себя столь наглым образом обманывать иностранцу», - писал Кипренского из
Неаполя в 1836 году.
Кипренский разыскал в Италии повзрослевшую Марию, его
поразила ее красота и образованность, девушка тоже сохранила теплые чувства к
своему покровителю. Он сделал ей предложение и даже принял католичество, чтобы
обвенчаться. Но спустя три месяца после свадьбы в октябре 1836 года Кипренский
слег с воспалением легких и вскоре умер.
Художника
похоронили в церкви Сант-Андреа-делле-Фратте в Риме.
Василий Тропинин
Долгая жизнь Василия Андреевича Тропинина не отмечена
какими бы то ни было эффектными событиями. История сохранила нам образ
художника как человека исключительной скромности. И вместе с тем биография
Тропинина дает все основания считать пройденный им жизненный путь образцом
героизма в самом высоком смысле этого слова.
Тропинин родился в 1776 году крепостным графа Миниха.
Затем он переходит к графу Моркову, оказавшись в составе приданого, которое
граф получил при женитьбе на дочери Миниха. Произвол нового хозяина будущего
художника ярко выразился в том, что когда дарование Василия Тропинина уже
обозначилось явственно, его послали учиться в Петербург, но не живописному
искусству, а кондитерскому. Однако тяга к живописи у Тропинина была столь
велика, а успехи, которых он достиг, оказались столь значительны, что, в конце
концов, Морков решил отдать его в Академию художеств.
Но «вольную» не дал, а согласно академическому уставу,
крепостные в число учащихся не принимались. Тропинин определяется «сторонним
учеником», вольнослушателем. Учителем Тропинина становится замечательный
портретист XVIII века С.С.Щукин. Тропинин
сближается с несколькими товарищами по Академии, среди них Орест Кипренский,
обнаруживший исключительную одаренность, а так же А.Варнек, впоследствии
крупный мастер портрета. Оба они были значительно моложе Тропинина, но долгие
годы их пребывания в Академии художеств сглаживании этот разрыв, поскольку они
располагали большим опытом в живописи, чем их товарищ. Таким образом, Тропинин
попал в настоящую творческую среду, что, несомненно, содействовало его успехам.
В 1804 году на выставке появляется тропининский
«Мальчик, тоскующий об убитой своей птичке». Работа эта произвела чрезвычайное
впечатление на посетителей выставки. В числе лиц, отметивших эту работу, были
люди очень влиятельные. В журнале «Отечественные записки» про него писали:
«Тропинин, крепостной человек графа Моркова. Он также учился в Академии
художеств и имеет счастливое дарование и склонность к живописи. Колорит его
похож на Тицианов». Обстоятельства складывались так, что Морков мог оказаться
вынужденным сделать благородный жест и отпустить на свободу крепостного, об
удивительном даровании которого начинал говорить высший свет петербургской
знати.
На деле же вышло иначе: Морков немедленно забирает из
Академии Тропинина, не дав ему закончить курс, и срочно отправляет в одно из
новых имений – подольскую деревню Кукавку, где один из самых талантливых
студентов Академии живописи должен был стать художником, архитектором,
пастухом, кондитером и лакеем своего барина.
В освобождённой от поляков-католиков Кукавке граф
Морков, чтобы расположить к себе православных крестьян, повелел построить
сначала православную церковь, а уже потом заняться строительством барской
усадьбы. Строить и расписывать церковь должен был Тропинин, которого поселили в
одном из крестьянских домов.
В свободное от строительства церкви время Василий
Андреевич пишет портреты селян: мудрые колоритные старики, красивые чернобровые
задорные красавицы-подолянки, загорелые крепкие мужики. Художник работает много
и радостно. Много лет спустя он будет рассказывать, что в далёкой Кукавке он
научился большему, чем за годы учёбы в столичной академии.
В связи с различными поручениями Моркова ему
приходилось подолгу жить в Москве и популярность Тропинина как портретиста
начинает расти. К 20-м годам XIX века Тропинин бесспорно становится лучшим после
Кипренского мастером русского портрета. Но только в 1823 году, в возрасте 47
лет художник получает долгожданную свободу от крепостной зависимости, и в том
же 1823 году избирается Академией в «назначенные», а в следующем 1824 году –
академиком. Нет никаких сомнений в том, что если бы Тропинин не был крепостным,
признание его заслуг пришло бы к нему намного раньше. Тропинина не соблазняет
карьера, которую он мог бы построить в Петербурге, он навсегда обосновывается в
Москве и неутомимо работает до самых последних дней своей жизни.
Как уже было сказано, Тропинин вошел в историю
русского искусства в качестве выдающегося портретиста. В пределах данного жанра
он обнаружил выдающуюся широту. Важно отметить. Что в числе изображаемых им
лиц зритель встретит не только
привилегированных членов высшего общества. Именно в творчестве Тропинина, как и
работавшего вместе с ним Венецианова, широко входят образы людей из народа,
данные с большой реалистичной убедительностью. Шедевром в этом отношении
является портрет крестьянского мальчика – сына художника, написанный в 1820
году. Мягкие светлые волосы, раскинувшиеся в беспорядке, обрамляют лицо ребенка
с сосредоточенным взглядом умных живых глаз. С предельной правдивостью написан
этот портрет, и вместе с тем в нем столько поэтической прелести, столько
изящества, что чувство нежной привязанности художника к сыну передается и
зрителю. Более прозаический характер имеют картины «Старик-нищий» или «Старик с
палкой». Но и здесь мы видим глубоко человечное отношение Тропинина к людям,
близким ему и родным по духу, вышедшим из среды крепостного крестьянства.
К упомянутым произведениям примыкает группа работ
мастера, являющаяся как бы переходным этапом от портрета к бытовому жанру.
Наиболее яркий пример – картина «Кружевница», написанный в 1823 году. Самый
факт изображения человека в труде был для того времени прогрессивным. В картине
этой впоследствии усматривали недостатки: говорили, что девушка не похожа на
крепостную, что ее облик слишком слащав. Однако, расценивая искусство прошлых
столетий, надо подходить к их оцениванию исторически. Странно было бы упрекать
художника за то, что он обратился к решению своей темы не с тех позиций,
которые стали возможны на другом этапе развития русской живописи. Нужно
говорить о том, что Тропинин, изображая крестьянку или ремесленницу, сумел
передать красоту ее образа, полного грации и обаяния, что совершенно не следует
смешивать с понятием слащавости. Искренняя задушевность сквозит и в другой
картине – «Слуга со штофом». Здесь замечается та симпатия к маленькому
человеку, обездоленному и морально приниженному, которая сквозит и в
произведениях Гоголя («Шинель»), Пушкина («Станционный смотритель»), а так же
раннего Достоевского.
Выдающийся интерес представляют собой портреты
замечательных представителей русского искусства того времени. И прежде всего
это, конечно, портрет А.С.Пушкина, написанный в 1827 году. Он написан был для
друга Пушкина, С.А.Соболевского. По свидетельству самого Тропинина, ему
хотелось сохранить изображение поэта как он есть, как он бывал чаще, и каковым
просил нарисовать его Соболевский – в домашнем халате, растрепанного.
Критики считали Тропинина автором особого жанра
живописи — «домашнего» или «халатного» портрета. Художник изображал своих
героев в простой одежде и непринужденной обстановке. В том же стиле Тропинин
создал портрет Александра Пушкина:
«Голубые глаза поэта здесь исполнены особенного
блеска, поворот головы быстр, и черты лица выразительны и подвижны. Несомненно,
здесь уловлены подлинные черты Пушкина, которые по отдельности мы встречаем в
том или другом из дошедших до нас портретов. Остается недоумевать, почему этот
прелестный этюд не удостоился должного внимания издателей и ценителей поэта».
Весь склад дарования Тропинина как нельзя более подходил для решения данной
задачи. В том же 1827 году «Московский телеграф» писал: «Сходство портрета с
подлинником воистину поразительно! Художник не мог более совершенно схватить
быстроту взгляда и живого выражения лица поэта. Впрочем, физиономия Пушкина –
столь определенная выразительная, что всякий хороший живописец может схватить
ее, и, вместе с тем, так неустойчиво зыбка, что трудно предположить, что один
портрет Пушкина мог бы дать о нем истинное понятие».
И действительно, истинное понятие об облике Пушкина мы
составляем на основе не одного портрета, а двух. Портрет, написанный
Кипренским, дает образ Пушкина – великого русского поэта. Конечно, Кипренский
показывает нам реального человека, но и костюм, и поза, и взгляд Пушкина полны
особой значимости, поэт как бы озарен вдохновением. Тропинин же показывает нам
обыкновенного человека: таким, как он есть, растрепанным. В портрете Тропинина
нет поэтической силы, но зато он намного мягче и интимнее.
Возвращаясь к 1836 году из-за границы на родину,
К.Брюллов задержался на несколько месяцев в Москве. Здесь он успел привязаться
к скромному и гостеприимному Тропинину, который успел написать портрет Брюллова
на фоне эффектной панорамы с Везувием. В «Автопортрете» 1846 года художник
показал нам себя именно таким, каким мы представляем его по воспоминаниям
современников: детски кротким, мягким и нежным. Тропининым написано огромное
количество портретов. Они очень правдивые, лишенные каких-либо внешних
эффектов: это и потрет Булахова, и портрет Равича. А в некоторых случаях к обычной доброжелательности Тропинина
прибавляется еще и сердечная искренняя
поэтизация портретируемого, как, например, в портрете Шереметьевской (1841
год).
Василий Тропинин признан одним из самых лучших
портретистов-романтиков пушкинской эпохи, но более поздние его работы уже
пронизаны искорками реалистической живописи. Василий Тропинин до самых последних
дней не выезжал из Москвы.
15 мая 1857года, Василий Тропинин умер. Похоронили
художника на Ваганьковском кладбище в Москве.
В 1969 году в Москве открыли музей Василия Тропинина и
московских художников его времени. Основой экспозиции стало собрание купца и
коллекционера Феликса Вишневского. В музее представлена большая часть картин
Тропинина, в том числе «Портрет на фоне Москвы» и «Кружевница». Работы
художника также хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Всероссийском
музее А.С. Пушкина.
Комментариев нет:
Отправить комментарий