День третий. Главное мероприятие.
15 сентября.
Итак, сегодня тот самый, решающий день. День Главного
Мероприятия! Запланировано оно на 16.00, в 14.00 за нами должна заехать
«ГАЗелька». Времени на продолжение культурной программы не так уж много, но
достаточно, чтобы слегка прогуляться по Переделкино и посетить мемориальное
кладбище. Что мы и делаем. Конечно, ведёт Ваня. Мы – гуськом растягиваемся,
иначе по узким тропинкам не пройдёшь. Прохладно и сыро, но звезда с именем
ресторана «Солнце» радует светом и теплом, пробиваясь сквозь кроны высоких
сосен, берёз, клёнов. Осень зримо наступает, но самые стойкие деревья и кусты
не подчиняются её атакам. Очевидно, из-за высокой влажности, они упорно
сохраняют свои зелёные наряды. Неповторимый и неожиданный контраст, такой
нехарактерный для нашего степного Донбасса. Вездесущие лоскуты трав и мхов тоже
добавляют зелени для успокоения зрения.
От кладбища складывается впечатление тесноты, творческого
беспорядка. Могилы расположены как придётся, хотя и не без стремления к
определённой закономерности. Есть могилы с надгробными плитами, огороженные
металлическими заборчиками или вообще без оных – просто вертикальные
камни-плиты на постаментах с именами и датами, с крестами, с фото или без них.
Смерти, в принципе, всё равно, какие мегалитические сооружения будут на месте упокоения
тела, а жизнь людская властно требует, – чтобы помнили…
Блуждаем, читаем эпитафии и даты, вспоминаем имена
знакомые и не очень: Арсений Тарковский, Григорий Поженян, Николай Доризо,
Вадим Кожевников, Роберт Рождественский, Чуковские, Перовские… А вот и
Пастернаки: место огорожено каменной кладкой, чёрные мраморные кубы
родственников, только у Бориса Леонидыча белый грязный (известняковый?) столб,
на котором внизу, у основания – автограф поэта, вверху – его профиль, который я
сразу оценил, как тошнотворный. Выполнен он, я бы сказал, в
гротескно-авангардисткой манере, на уровне уродства. Это микроцефал, с явными
признаками дегенерата на кобыльем подобии лица, а не великий писатель. Уж
извините за имхо, – но так изуродовать моего учителя в поэзии?!.. Для этого
нужен талант со знаком минус. Правда, не в портретный ущерб именитому режиссёру
Квентину Тарантино, который приезжал на могилу Пастернака в 2004 году, этот,
мягко сказать, некрасивый анфас БЛП сильно на него, Тарантино, смахивает.
Многие журналюги по сей день теряются в догадках – зачем тот приезд был нужен
Квентину?.. Ну а вдруг он внебрачный сын (внук, племянник etc, седьмая вода на
киселе) БЛП? Это так, в качестве бреда, но мало чего «сестра жизнь»
подбрасывает, от сходства-то не отмахнёшься.
Да, печальный эффект, сам не ожидал от себя такого, но из
печки дров не выкинешь, что есть – то есть… Можно горько-иронично вздохнуть:
вот и побывал я на «могилке»… Мрачноватая сложилась импрессия. Однозначное
неприятие… Потом я просветился в инете насчёт автора сего «шедевра», ФИО
которого упоминать не хочу (сами при желании найдёте), а заодно прочёл историю
создания и пересоздания памятника. Раньше, судя по разным фото, как-то
покрасивше это место выглядело, – не было такой запущенной распущенности. И я совсем
не удивился, узнав, что памятник неоднократно осквернялся вандалами. Увы, нет
совершенства в этом мире… Теперь бы ещё в доме Пастернака побывать. Неужто и
там всё так печально?..
2015-2017
День пятый. В музее БЛП.
17 сентября.
Итак, последний день в Переделкино. Последний день в
Москве. Сегодня наш гид – Марина Переяслова, супруга нашего/моего земляка,
добрая самаритянка. Ну потому что родом из Самары (точнее – из Новокуйбышевска,
но это не суть важно). И отправляемся мы, наконец-то! – в дом-музей Пастернака.
Сегодня свершится ещё одна из моих литературных мечт…
Проходим мимо дачи Андрея Вознесенского, да, они рядом!
«Мир праху твоему, на то ты и поэт, что поглощая тьму, ты излучаешь свет». Умер
Андрей Андреич пять лет назад, не дожил до моего/нашего приезда, увы. А я ведь
мечтал вас застать живым…
 |
| Фото из личного архива автора книги, А.Товберга |
Охранники в чёрной форме впускают нас. Да, думаю себе, я
бы тут тоже не отказался поохранять, типа поработать. Входим на большой
пастернаковский участок. Не знаю, как БЛП выращивал на нём, в этой земле
картошку, - уж больно всё же тенисто тут, да и земля – отнюдь не плодородный
чернозём. Но есть грядочки, на которых растёт зелень, в том числе и пастернак.
Вот-вот увижу самого Бориса Леонидыча с лопатой в руках, с засученными
рукавами…
Я отстаю, фотографируя местность, грядки, но потом
догоняю группу и – вот он знаменитый двухэтажный деревянный дом, со стеклянной
верандой, крытый кровельным железом, обсаженный кустами сирени, выплывающий
навстречу путникам кораблём по зелёным волнам. Тут уж я успеваю
сориентироваться, и пока вновь не сели аккумуляторы, прошу, чтобы меня сфоткали
на крыльце дачи с адресной табличкой. Конкретное доказа тельство тому, что «и я
там был!» Следуя моему примеру, на крылечке фоткается по очереди почти вся наша
делегация. После чего – входим внутрь «корабля».
Не верится, что БЛП въехал на эту дачу только в 1939
году. Настолько прочно это «намоленное» место ассоциируется теперь только с его
именем, с его жизнью.
Экскурсовод Светлана Витальевна Кузьмина начинает рассказ
со столовой. Контраст «снаружи» и «внутри» сразу заметен. После хмурого лесного
утра здесь, в доме, наоборот – неожиданно светло и уютно. Большие окна
(деревянные рамы) впускают столько света (откуда он?), что им можно дышать.
Длинный стол с белой скатертью добавляет освещённости. Стулья, небольшой столик
с книгой отзывов (надо обязательно написать что-то, отметиться, «поставить свой
крестик»!), шкаф, паркетные полы, - непривычно видеть вокруг столько дерева! Из
этого ряда выбивается только керамическая утварь – вазочки, горшочки,
«глечики», стеклянные вазы, а на деревянных подоконниках – пластиковые
современные горшки с комнатными цветами. Ещё до начала пояснений, узнаю рисунки
Леонида Осиповича, отца Бориса Пастернака, развешанные по стенам, настоящие!
Пристально их разглядываю. Хочется задержаться, всмотреться, насытить ся, но
меня никто не собирается ждать, поэтому приходится следовать за экскурсией.
Следующую комнату занимает большой чёрный
(нейхгаузовский, можно сказать, потому что именно Генрих Нейхгауз чаще всего на
нём играл) рояль. Точнее, наверное, рояль – обычных размеров, а вот комната –
небольшая. Поэтому и складывается такое впечатление. Я охвачен игрой бликов и
отражений в выполированной столешнице рояля, зéркала в двери шкафа, большого
окна, вазы посередине рояля. Кручусь вокруг с фотокамерой, пытаясь уловить и
передать эту игру теней и отражений – предметов и людей. Что-то выходит, что-то
нет. Рисунки Леонида Осиповича по стенам рассмотреть, конечно, не успевается.
На второй этаж ведут деревянные спиральные ступени.
Подымаемся в кабинет Поэта. Тут тоже просторные светлые комнаты. Массивная
старинная мебель, сделанная на века: шкафы, кушетки, железная койка, деревянный
рассохшийся низенький табурет, у которого стоят кирзовые сапоги. Сбоку на шкафу
висит плащ, шарф и фуражка БЛП. Обстановка напоминает скорее келью отшельника,
чем комнату писателя. И в его рабочем кабинете – тот же минимум необходимых
вещей: массивный писательский стол с лампой под абажуром. Причём, пустой –
следы работы, творческого беспорядка всегда убирались. Именно внутренний
порядок, дисциплинированность, граничащая не с педантизмом, но с аскетизмом, и
были свойственны образу жизни БЛП.
Позади стола – секретер с бумагами, над которым –
великолепные иллюстрации Леонида Осиповича к львотолстовскому «Воскресению»,
полки с книгами на английском и немецком языках (как известно, БЛП много
переводил Шекспира, Гёте, Шиллера), Библия дореволюционного издания. В
противоположном углу – большой фотопортрет БЛП. Как ни странно, но личной
библиотеки у Пастернака не было. Только необходимые издания. Сфоткаться за
пастернаковским столом – строго обязательно!.. Я продолжаю отставать, чтобы
ухватить, вдохнуть в себя непередаваемую атмосферу. Рассматриваю сад-лес из
панорамных окон. И спешу за группой вниз.
Экскурсия подходит к завершению. Мы – в комнате, где умер
Борис Леонидович. Может, это неправильно, но так и хочется назвать её
«покойницкой». Всё в ней дышит его смертью. Сухие розы на кушетке, где он
скончался, зарисовка – Пастернак в гробу, фотография похорон. Но меня поразила
посмертная маска БЛП – как будто другой человек. Роста он был приличного – 189
см, как Маяковский, соответственно телосложению – и вытянутое лицо с крупными
чертами. Смерть их настолько исказила, точнее – снивелировала, стёрла, что
кажется, посмертную маску снимали уже с посмертной маски. Будто и не лицо это
было, а чистый пергамент, папье-маше, ссохшееся, уменьшившееся настолько,
насколько позволили кости лица и черепа. От живого человека остались только
плоские, но живые фото, короткие кадры кинохроники, голос, живые мысли – слова,
заключенные в поэтические и прозаические тексты. Человек есть Слово и Память.
После смерти остаётся только это. А все эти слепки, памятники, могилы – только
смерть, и ничего более, пустота. Потому отталкивает кладбище, потому притягивает
жилище (от слова – «жить»!). Здесь – люди, мысли, история, там – только
необъяснимое ничто, бессмысленное и отталкивающее. Посещение могил – это
извращение, если не физическое, то – духовное. Упрощая тезис того самого
упоминавшегося уже древнего иудея, можно сказать: «Предоставьте мёртвых
мёртвым». Правда, и он не избежал печальной участи церковной мифологизации
самого себя – каменной смерти и, что в миллион раз хуже – духовной. Но после
перехода в мир иной, мифологизация любого мало-мальски свершившего себя
человека – неизбежна. Осуществление личности в Слове чревато новой, придуманной
реальностью. Как для самой личности, так и для других, попавших в поле её
притяжения.
Человека нет, но остались материальные посмертные
предметы, окружавшие его при жизни и столь необходимые ещё живущим. А если
человек не накопил таковых? Или они и яйца выеденного не стоят? Зато осталась
жилплощадь. Квартирный вопрос испортил не одно поколение. Лишние вещи – на
помойку, недвижимость – забрать. Так и случилось… Противостояние, борьба за
дом-музей длилась долго, но итог – вот он, музей есть и здравствует. А хамы,
нехристи, беспамятные варвары своей земли, безродные расхитители духовного
наследия – где они, кто их помнит?..
На прощание я обязательно должен оставить «свою отметину»
в Книге отзывов. Постоянно приходится о чём-то жалеть, хоть и понимаю, что
всего не предусмотришь, но как кстати можно было бы оставить здесь мою
мини-поэмку о БЛП «1917» из первого сборника «Косноязычество».
Лето 1917
Памяти Б.Л.Пастернака
1
То, что иными за год не
сделано, -
Вот оно, здесь оно – «Памяти
Демона».
Памяти лета, дождей и трав.
Скорее, скорее, - глаза
продрав, -
С клочьями снов ещё за спиною,
В логово сада, как в нечто
родное, -
Безмозглым зародышем в лоно
матери, -
И вспомнить, и стать
первооткрывателем.
Ткнуться горячим от счастья
взглядом,
Шептать, бормотать,
наполняться ядом,
Терпкой отравой стеблей и
веток,
Соком земли, живизной планеты.
Стать странником странным,
любимцем птиц,
Язычником стать, и валиться
ниц,
Молиться льющимся ливням
света,
Предощущая, что это лето –
Будет последним, и позже –
первым,
Его разрушат и опровергнут,
И слёзы дождей превратятся в
кровь и –
Смоют в болота своих героев.
2
И переполнив себя грядущим,
Ты возвращаешься, - бьёт
озноб.
Пишешь, вздыхаешь, пальцами
плющишь,
Лепишь нервно высокий лоб.
Трепещет тревога, бьётся в
тебе она,
Сознанье удерживая едва.
Памяти лета, памяти Демона, -
Оставить в живых бы слова,
слова.
Не расплескать бы всего, что
видел,
Сферы миров нанизать на нерв.
А время грезит о суициде,
Грозящем бредущей во тьме
стране.
Не расплескать бы всего, что
станется,
В зеркале теплится твой
двойник –
Твой Демон – по просьбе
души-скиталицы,
Как спелые сливы срывает дни.
Не расплескать бы всего, что
случится,
Не растрясти б по ухабам бед.
К тебе этим летом пришла
отчизна
И тихо призналась: –Ты мой,
Поэт.
Но ты позабудешь всё то, что
сбудется.
Под пальцами жилка стучит в
висок,
И тростью солнце стучит по
улице
Слепого лета
семнадцатого,
тысяча девятьсот.
25-28.07.02
 |
| Фото из личного архива автора книги, А.Товберга |
Отрываюсь, бегу догонять нервничающую из-за меня группу.
Наверное, я бы остался здесь пожить на день, на месяц, на год. Жить и работать
– за писательским столом и в лесосаду. Настолько вгруз бы в себя, что и не
выкарабкался бы, зато на-гора выдал бы что-то подлинное, отсебятинное,
настоящее.
2015-2017
Комментариев нет:
Отправить комментарий