Зинаида Дудченко. МАЙКА, МАРИНКА, МАРИЯ И ДАША. (главы из романа)

Любка, джаз-банд и полиглот.

      Даша пришла на производство, её  взяли служащей в отдел кадров. Поставили на комсомольский учёт и сразу  подключили к комсомольской работе. Предложили стать производственной  пионервожатой в 5-Б класс подшефной школы, с беседами «о добре и зле» на классном часе (хороший способ определить и проговорить для себя эти понятия), с чтением и обсуждением произведений Аркадия Гайдара и Николая Островского, с подготовкой КВН и концертной программы для выступлений на предприятиях родителей. Конечно, всё это в свободное от работы время, свободное от парашютного, нового увлечения, не оставляя театрального, держа руку на пульсе современной, мировой и советской, культурной жизни. Читала обычно уже по ночам. А надо было встречаться ещё с друзьями и подругами, чтоб не забыли. И всё равно оставалось ощущение, что она чего-то не добирает. Какие-то тайны ещё проходили мимо её внимания. Ей всё время хотелось объять необъятное.

                Несмотря ни на что,  Даша уютно себя чувствовала в своей необъятной стране и в своём времени: с удовольствием носила школьный форменный фартук, пионерский галстук, как должное принимала комсомольские поручения, считая их делом нужным, восхищалась советскими песнями о далёких мирах и таких неблизких краях. Её воодушевляла причастность ко всему, что в стране происходит.

                  На предприятии новое девичье лицо не осталось незамеченным. Иные подходили прямиком с предложением «дружбы», с желанием привлечь в свою компанию. Но у Дашки уже были  друзья, которых она с детства знала, и она либо вежливо отказывала, либо, смущённо промолчав, никак не проявлялась, и отношения сходили на нет. За ней закрепилось  определение «гордячка».   Любка, сварщица со сварочного участка - «пацан» всем своим обликом – подошла однажды и встала за три метра от Дашкиного рабочего места, в упор нахально её разглядывая. Даша выдержала паузу и спросила недовольно:

   -   Что надо?

Любка осклабилась и вывела правую руку из-за спины, в руке был букет тюльпанов:

   -   Это тебе, -  сказала.

   -   За что? -  Удивлённо спросила Даша.

   -   Просто так, - Любка смутилась, как ребёнок, и ушла.

Но через пару дней  всё повторилось, только на вопрос «чего ты хочешь», она оттопырила карман робы и произнесла:

   -   Бери.

Даша заглянула в карман, он был полон дорогих шоколадных конфет, смущённо взяла одну, после жеста приглашающего взять ещё, взяла вторую и третью.

   -   Бери все.

   -   А тебе?

   -   Я не ем конфет.

   -   Зачем покупаешь тогда?

   -    Для тебя.-  Любка высыпала все конфеты на стол перед Дашей и ушла.

Все, кто видел эту странную сцену засмеялись и стали рекомендовать Даше пригласить Любку в баню, «вдруг она окажется гермафродитом». А вскоре Любка ушла от родителей, с которыми до этого жила в районе Зелёного Городка, и поселилась в общежитии, недалеко от Дашиного дома. Теперь она зачастила по вечерам заходить за Дашей, и подолгу гулять, ведя пространные беседы на русско-украинском суржике. Любка сама не знала, что ей от Даши надо, просто хотелось, чтоб была рядом. Называла её «Лялечкой», в переводе с украинского Куколкой. Понятие «лесбийская любовь» в стране ещё было недостаточно распространено, а «трансвестит» вообще отсутствовало в обиходе. Да, что там говорить, слово «секс» стыдливо замалчивалось, поскольку не должно было существовать отдельно от понятия «таинство любви».Даше было жаль её, казалось, что она очень одинока и страдает. Но Любка  вела себя, как мужик: курила, приходила  под шафе, материлась, бросала окурки. Даша ощущала этот низкий порог и ей не нравилось. Они стали поругиваться. Даша ставила условия, но в таких условиях не могла существовать Любка. Наконец, Любка собралась  в Сибирь, на какую-то большую стройку, звала с собой Дашу. Любка уехала, и стала писать незамысловатые письма, но Дарья всё равно вздохнула с облегчением.

                Наверное, Юрию, механику и, по совместительству, комсомольскому вожаку, Дашка тоже показалась забавной. Проходя мимо неё, он обычно приостанавливался, словно столбенел от блеска   «красоты» и отпускал комплимент. Она при этом хмурилась, отвечала банальностью, вроде той, что «красота – не достоинство, а подарок природы». Потом краснела и смущалась неуместности сказанного

.         Юра же и привёл её в актовый зал, где репетировал инструментальный  ансамбль предприятия, настоящий джаз-банд. Они как раз искали солистку. Для концертов разучили несколько популярных советских песен, которые музыканты  исполняли хорошо, но без особого энтузиазма. Зато в перерывах между репетициями, когда нужно было отдыхать, они самозабвенно взрывались Битлз, диксилендом, или рок-н-роллом. Тогда начинался весёлый музыкальный бедлам. Это был мир совсем другой музыки, дерзкой и чувственной.

- Oh when the Saints go marching in….- запевал трубач Юра Соколовский с хорошим английским прононсом,

   -   Оу ванн ту сей, гоу мачу ин…- вторили голоса  ребят.

И на таком фоне советские песенки казались детским садом. Но «железный занавес» старался не позволять чистым душам советской молодёжи чересчур подпасть под «тлетворное» влияние Запада. И поэтому Запад оставался интригующим.

            Позже появилось ещё две солистки, это уже  был ансамбль. И небольшой концерт, способен был скрасить будни сельскому жителю после трудового дня или работнику предприятия в «рабочий полдень», либо украсить небольшой коллективный праздник.

            Концерт начинался под нарастающий шум приближающегося поезда, сходство было достигнуто шуршанием металлических щёток по листу фанеры за кулисами. Открывался занавес, на фоне инструментального оркестра к микрофону стремительно выходила стройная белокурая девушка в ситцевом платьице и сразу же начинала ритмично:

  -  День и ночь, день и ночь, день и ночь летят составы и гудят провода…- не эстрадная, несколько декоративная песня, поданная в иной интерпретации, задавала взволнованный темп и делала Дашкино волнение уместным.

 Другая  песня была сугубо лирической, называлась «Васильки».

Даша вела ещё кое-какой конферанс. «Гонорар» им платили арбузами, мёдом и чаем после концерта. И уже за полночь небольшой автобус развозил  артистов по домам.

         Даша любила выступать в простеньком платье, а не в  официозном, концертном. Уверенней себя чувствовала в образе застенчивой девушки с периферии: с флажком на железнодорожном переезде, либо с букетиком полевых цветов в степи на ветру. Не яркое, оранжевое платьице, с разбросанными по полю мелкими полевыми цветами, соответствовало образу.  Хотя её бабушка подтрунивала над рисунком: «Ковылюшечки, ковылюшечки…».

         В марте на смотр художественной самодеятельности в ДК Октябрьского района отобрали один сольный номер Даши и несколько номеров  сборного трестовского хора с обязательным участием всех поющих.

         Глядя со сцены в полный зал, вспомнив рекомендации бывалых артистов: «для достоверности или интриги ради нужно найти в зале взгляд, отзывающийся на песню, и петь для этого зрителя». И вот один куплет, другой…  она безнадёжно блуждала глазами по, казалось, равнодушному залу. На третьем куплете песни в первом ряду, буквально, наткнулась на знакомое лицо Юры Котикова. Взгляд больших голубых глаз был прикован к певице, он смотрел на неё снизу вверх. И в третий куплет Даша, воодушевившись, вложила всю необходимую глубину чувств - дерзко спела для Юры:

      -  Потому что в глазах для меня дорогих

          Вижу цвет васильков полевых. –

И усилила обращение рефреном.

На этом её участие в программе смотра творческих коллективов было завершено. Впереди выступления других организаций и можно остаться посмотреть. Но в перерыве Дашку стал назойливо опекать долговязый Боря. Они забрели в буфет, и Боря всё время спрашивал:

   -  Конфет хочешь? Мороженное хочешь? Воды хочешь?

          Даше никак не хотелось попадать к нему в зависимость, она  отвечала:

   -  Не хочу.

           Но он не отставал, и тогда Дашка поменяла тактику, на всё разом ответила:

   -  Хочу! – и Боря с готовностью побежал занимать длинную очередь.

Даша зашла в комнату для переодевания и хранения костюмов, и неожиданно туда заглянул Юра. Он спросил:

    -  Раз наша программа завершена, то давай сбежим. Может в кино сходим?.

    -   О, да! И я от Бори избавлюсь. Давай. Только, чтоб Боря не заметил.

Юра выглянул, проверил, что коридор свободен, и они выбрались из ДК. Уже, когда оказались в сквере, Юра предложил зайти к нему в общежитие, это не далеко,  чтоб он переоделся и умылся. Чуть поколебавшись, Даша согласилась. В  общежитии её ждали интересные вещи: альбом фотографий  красивых девушек и женщин города. Некоторых она знала. это были её ровесницы, выпускницы русских и украинских школ города. А эта вот, роковая жгучая брюнетка на берегу южного моря – жена знакомого стоматолога из стоматологической поликлиники её района, Даша их видела вместе. «Интересно, как она сюда попала?»

        Ещё ждала прикроватная тумбочка, полная писем с разных континентов: на ломанном русском, на эсперанто и на языках народов мира. Оказалось, Юрий самостоятельно освоил и отлично владел эсперанто и ещё семью ведущими языками, бегло мог поддержать разговор ещё несколькими. И, поначалу недоверчивая, Дашка в этом неизменно убеждалась. Чаще всего  подтверждали люди, так или иначе слышавшие или знавшие хоть немного эти языки. Он с интересом вёл переписку с респондентами почти всех цивилизованных стран. Даша видела  письма со штемпелями столиц мира. С иными респондентами мысли приобрели такую созвучность, что он стал называть их «побратимами», как, например, серб Душан. И это соответствовало духу советского времени, установке на дружбу народов.

        Дашка позавидовала таким способностям. Ей, несмотря на дефицит времени, захотелось тут же заняться ещё и языками. Юра пообещал научить её эсперанто. Изучать языки, как один из способов, порекомендовал во время сна, начитывая словарь на магнитофон. Затем, надеть наушники и  включить маг во время сна. И это было то, что ей надо.  Она давно задумывалась, как использовать время сна с «практической» пользой, хотя спала уже не более пяти часов в сутки.

Только, при несовершенных ещё магнитофонах, когда кончалась плёнка на бобинах, она не останавливалась, а, продолжая вращаться, вбивая в голову уже не иностранные слова, а шлепки краем ленты. При этом от наушников болели и опухали уши. Даше пришлось отказаться от этого неудобного и громоздкого способа.

         Юра оказался интересным человеком. В тот день они успели сходить в кино, фильм был не столь впечатляющим, и Юра, сидя в кинозале, освещённом светом с экрана, спросил:

   -   Ты, кажется, любишь поэзию?  Хочешь, я тебе напишу стихотворение?

          Даша насторожилась, она замечала, что как только кто-нибудь из её общения узнаёт, что она пишет, тут же считает нужным демонстрировать свои способности в сочинительстве, как бы не допуская её превосходства ни в чём. Так было с её любимой подругой Майей, стихи были самобытные, не без изюминки, но мысль непоследовательна и форма стиха не выдержана. Она так и слышала: «Вот, видишь, я не хуже тебя». Что на это ответить? Чувствовала, как это затрудняет дальнейшее общение. Обманывать лестью не хотелось, сделать свои замечания – задеть самолюбие, а, может, получить отторжение.

Пока она видела только сильные стороны Юры и боялась огорчиться, увидев слабые. Но любопытство взяло верх,  ответила:

   -   Хочу.

         Юра попросил страничку из Дашиного блокнота, достал «Паркер» из внутреннего нагрудного кармана плаща и стал быстро писать, периодически задумываясь, и снова продолжая. Затем протянул ей со словами:

   -   Экспромт. Посвящаю тебе.

                 На экране по сюжету был солнечный день, и экран достаточно освещал зал, чтоб прочесть небольшое стихотворение, написанное большими буквами:

           «Всё есть в тебе, что так волнует кровь,

            Что заставляет сердце трепетать:

            Дугой, в крутом изломе, бровь

            И молодая женственная стать.

            В твоих очах – ночей раздолье,

            И тихий утренний отсвет.

           А я гляжу в них с тайной болью:

           Презренье, радость мне в ответ».

                 Даша задумалась, стихи были неплохо сбитые, особенно для экспромта, если только это не заготовка. «Только вот, что он имеет ввиду под словом «презренье»?» В голове пронеслось несколько ассоциаций: из-за курносого носа, её кое-кто из мало знакомых считал надменной. Ещё, аналитически относясь к сказанному собеседником, она порой не могла скрыть иронию. «Ирония, но не презрение», -  ни на одной из ассоциаций она пока не остановилась. Было приятно - первое в жизни посвящение ей.         

 Потом гуляли в парке, сидели на лавочке, разговаривали.

   -  Я у тебя в альбоме видела двух красивых девушек, выпускниц 66-й школы, двух Ларис.  Они тебе нравились? -  Даша рассматривала девушек, подавляя в себе зависть к яркости их, и раскованности.

   -   Нет, -  и далее, в ответ на недоверчивый взгляд… -  Одна из них глупа так, что на десятой минуте общения говорить с ней не о чем. А другая  говорит  только на уличном сленге или на суржике, а ни русским, ни украинским литературным не владеет.  Это просто режет слух. А так, они не плохие девчонки.

   -  Но  ясно же, что,  учитывая круг твоих интересов, соответствовать тебе трудно?

   -      Не обязательно соответствовать. – ответил польщённый замечанием Юра. - Но для понимания  многих явлений, да и для взаимопонимания интеллект нужен, согласись. А это вещь врождённая, ну, или осознано самостоятельно взращённая.

                 Было ещё светло, но солнце уже стало клониться к закату. Весна была удивительно тёплая, а ведь стоял конец марта. Они присели на скамью в одной из аллей сквера. В затянувшейся задумчивой тишине неожиданно  прозвучал голос Юры:

   -   Можно, я тебя поцелую?

«Наконец-то, хоть кто-то спросил меня об этом. А, может, надо оскорбиться, рассердиться? Наверно, нельзя в первый вечер сразу целоваться… но, вдруг, другого раза не будет, и я не узнаю, как это…»  - Дашка вцепилась руками в сиденье скамьи, закрыла зачем-то глаза, и, с замиранием сердца, сказала:

   -   Можно.

Действо свершилось, а гром не грянул…. Дашка сидела, всё ещё держась за лавку, но с улыбкой оглядываясь по сторонам.

   -   Что ты улыбаешься, тебе смешно? -  Юра не понимал, как ему реагировать. Может обидеться…

    -  Понимаешь, девочки говорили…, - Даша догадывалась, что всё выглядит глуповато, но это нужно объяснить и она продолжила – девочки говорили, что, когда парень поцелует, голова закружится, всё вокруг закружится: и дома, и деревья… Девчонка потеряет сознание, и тогда делай с ней, что хошь. Вот я и смеюсь, что наврали.

     -    Так ты что, не целованная?  - удивлённо спросил Юра

Даша смущённо покачала головой.

     -    А, может, я у тебя эмоций не вызываю?

Даша не знала, что ответить, не знала, какими должны быть при этом эмоции. Ей ведь с ним интересно, домой уходить не хочется. Ей стало жаль Юру, и она заверила:

    -   Вызываешь, вызываешь... Ты, Юра, вызываешь очень хорошие эмоции.

«Молох, ты сжигаешь меня!»

       Юра был вполне сформировавшийся молодой человек, лет на семь постарше – невысок, но крутая сажень в плечах, узок в бёдрах, лёгкая кривизна ног в коленях, что делает походку пружиняще-спортивной. Явно, кроме интеллектуальных, он не игнорировал и спортивные занятия, и в этом тоже преуспел, в чём Даша позже убедилась. Он успел заявить себя, как тренер по фехтованию и теннису в городе. Его временами приглашали тренировать школьные волейбольные команды. А во время весеннего потепления он оказывался незаменимым вратарём, как, впрочем, и нападающим футбольной команды предприятия.

             В общем, такая уникальная личность. И как узнала позже, он ещё был отмечен благородством: будучи холостяком, он уступил свою очередь на получение квартиры, положенной молодому специалисту, остро нуждающейся молодой семье с малым ребёнком, отодвинув своё право получения на неопределённое время.  Даше льстило его внимание.

             Юра стал приезжать каждый день по вечерам. Он много знал о жизни в разных уголках земли, из сведений полученных непосредственно от адресатов. Но он немало знал и о жизни сообществ своего города:

   -  Представляешь, в районе старого города т.н. «элита» организовала тайное  интеллектуальное общество?

   -    Чем будет заниматься?

   -    Могу только догадываться. Меня пригласили стать членом «клуба». Я пока согласия не дал.

   -    Почему? Интересно же.  -  Даша позавидовала, что не находится настолько на виду, чтоб и её заметили.

   -   Да, если честно, меня они выбрали, как представителя от спорта.  Меня не устраивает. Догадываюсь, что они там будут пережёвывать политическую мякину. В старой части города живут в основном евреи, любят игры в «элиты». Спорт - отвлекающий внимание момент, мол - разнообразие интересов. Либо…  «держимордой», по необходимости, предложат стать.          

             После прогулок и разговоров, когда движение затихало,  они подолгу целовались в подъезде. Юра был темпераментен, и Дашке постоянно приходилось проявлять бдительность и останавливать его руки. Однажды у него даже вырвалось:

   -   Ну, ты – молодец.

И это тоже стало пищей для размышлений: «В чём молодец, что сопротивляюсь или, что  не доверяю?»

 Но всё же, словно  включившись в «игру», она шептала во время поцелуев:

   -   Молох, ты сжигаешь меня….  О, мой Гиацинт!

   -   Что? – недоумённо останавливался  Юра в «поступательном развитии отношений».

Дашка честно сознавалась, что так говорят герои в любовных сценах у Флобера. Юра смотрел и не знал: радоваться ли ему начитанности подруги или обидеться и уйти.

И он всё же оставался. Юра привык побеждать. В другой раз, изменив тактику, он шептал доверительно и со страстью:

   -   Знаешь, я бы мог поцеловать тебя всю-всю, до последней клеточки…- и стал ожидать ответа.

Дашка неторопливо представила картину, и, конечно же, про интимные места…. Поняла, что он ожидает проявления интереса именно к этой теме. Ей не хотелось оправдывать ожидания. И, вдруг, осенило:

   -   И пятки?

 Забавляло, что в такой, казалось бы, серьёзной, чувственной теме можно найти подвох. «Пятки, даже неполных девятнадцати лет девушки – не пяточки младенца, их жёсткость не должна вызывать желания целовать» - недоверчиво думала Даша. И потом, у Даши было врождённое плоскостопие, и она про себя считала, что это портит вид её ног, внося ограничения в выборе: невозможно надеть туфельки на шпильках, нельзя носить модные чешские лодочки на плоской подошве, только венский каблук. Всегда комплексовала, когда в любом контексте возникала тема  ног.

   -  И пятки, само собой, - удивлённо подняв брови, не поняв, но не поддавшись на провокацию, без заминки ответил Юра.

 Даша не стала рисковать, проверять правдивость сказанного. Ей интуиция подсказывала догадки о существовании противоборства полов. Как сказал Вильям Шекспир: «Всем любящим полезно это знать: мужчина хвалит то, что хочет взять, но, чуть достигнут им предмет желаний, бледнеет пыл молений и мечтаний. Понятен мне любви закон один: просящий – раб, достигший – господин. Пускай же в сердце страсть моя таится, в глазах моих она не отразится». Она про себя прочитала эти строки из «Троила и Крессиды», лукаво чувствуя себя «сверху».

 Ему хочется получить всё и сразу, а Даше хотелось, в духе средневекового рыцарства, его постоянной готовности к подвигам ради дамы сердца.

Гуляя  в старом немноголюдном парке, проходя по мосту через реку, Даша с тоской раздумывала: «А ведь ради меня никто, ни разу не совершил ни единого подвига». Она взглянула через ограждение моста на тёмные, холодные вешние воды речки Саксагань и спросила с надеждой:

   -  Юра, ты мог бы ради меня прыгнуть с моста? – (Это было бы хоть что-то).

   -   Ради тебя…? - Юра тоже перегнулся через перила, посмотрел на вешние воды. -  Нет, не смог бы.

Даша подспудно понимала, что ему это ничего не стоит, это даже не подвиг. Но ответ означал, что он её не так высоко ценит. Юра, взглянув на её задумчивое опечаленное лицо, тут же исправился:

   -   В принципе, я могу искупаться в водах этой реки,- сказал с усмешкой -  но надо отойти подальше от людей, вглубь парка. Потому что, сама понимаешь, раздеться мне необходимо наголо, не ехать же в мокром белье в трамвае. -  И, уже направляясь вглубь аллеи, на крутом спуске к реке, добавил:

   -   Можешь отвернуться, можешь не отворачиваться, меня это не смущает.

           И всё-таки то, как и что он произносил, его практицизм,  воспринималось, как издевательство. Да, и она, это правда, не учла практическую сторону подобного «подвига». Может, просто день у неё был такой, меланхолический. Даша резко отвернулась и боялась поворачиваться. А он громко фыркал и уверял, что вода вовсе не холодная, а, если и Даша разденется и войдёт в неё, станет ещё теплее. Развитое воображение Даши живо представляло, что будет, если она разденется и войдёт….

                                                   Остановить мгновенье!

    И всё-таки Юрию стало казаться, что развитие событий начало пробуксовывать. Тем не менее, по вечерам он увлекался, терял представление о времени, и всегда опаздывал на последний транспорт, идущий в сторону его района. Поэтому пешком добирался в общежитие под утро. Так пролетели март и апрель, заканчивался май. И Юра предложил:

   -   Хочешь остановить время?

   -   Ты умеешь  время останавливать?- Скептически усмехнулась Дарья.

   -  А пусть у нас будет «вечный май»? Пусть цветущий май не заканчивается в наших отношениях! – сказал он с лёгким пафосом.

  Это было красиво, Даше понравилось. Они дарили друг другу открытки, подписывали фото 32-м, 39-м, 42-м мая и смеялись. Юра стал приходить в дом, оставаться подолгу наедине в святая святых, в её девичьей комнате. Это само по себе для неё было остро и смущало.

   Однако мама мимоходом сказала, что Юра несколько «взрослый» для неё молодой человек, в отличие от ребят, обычных её друзей. В другой раз, когда Даша зашла к подруге Майке в общагу, её соседка по комнате, Валя заметила:

   -   Ты встречаешься с Юрой Котиковым? Я вас видела. Я его очень хорошо знаю: он, когда целуется, весь дрожит.

   Дашка покраснела до корней волос, как будто её уличили в грехопадении. Отчего-то стало стыдно. И тут у неё всё сложилось в одну картинку: и альбом с фотографиями, подаренными красивыми девушками, и Валя, вполне зрелая женщина, знавшая интимные подробности, и мамино замечание. Да, он взрослый мужчина, а в ней никак не просыпалась женщина, и поэтому крепость не падала даже при интенсивной осаде. Ей самой уже стало казаться, что ежедневные встречи и поцелуи –  бесполезная трата времени. И, когда, в следующий раз, устав от преодоления сопротивления, Юра без обиняков спросил:

   -   Ты пойдёшь за меня замуж?

            Она, смутившись, подумав про себя, что «в девятнадцать лет пока не хочется обременять себя семьёй», ответила:

   -   Мне ещё учиться надо. Я и так много времени потеряла необходимого для подготовки.

           Было что-то неправедное в этом поступке. Дашка это почувствовала, но осознание сказанного ещё не догнало её  и придёт потом.

   -  Ну, да, ты такая занятая, а мне так, делать нечего… - грустно, резонировал Юра.  И после некоторой паузы  он попрощался и ушёл.

            На трестовском комсомольском собрании по поводу какой-то даты многие девчонки в зале запаслись книгами, готовясь отсидеть время с «пользой», подтверждая, что мы есть самая читающая нация. Отчитывались секретари первичек. Говорили вяло и косноязычно. И, вдруг, по рядам прошёл шумок:

   -   Юра Котиков выступает! Котиков выступает, тише… - все девчонки захлопнули книги и с восторгом уставились  на человека, вышедшего на трибуну.

            У Дашки шевельнулась ревность. Юра вышел энергично, говорил, обращаясь к залу, красиво, связно, по существу и в меру критично. Дашка осмотрела весь зал, перевела взгляд на «своего» Юру, подумала: «И такого парня я обидела». Ей захотелось как-то всё исправить.

            На другой день, в пятницу на предприятии намечался праздничный  вечер танцев под инструментальную музыку. После короткого рабочего дня Даша решила подняться на второй этаж в КБ, узнать пойдут ли парни из Кб на вечер. А там ИТР накрыли импровизированный стол, и как обычно – водки много, а закуски нет. Кусок колбасы порезан на мелкие кусочки, чтоб хватило, хотя бы понюхать, так же и хлеб. Дашу пригласили из вежливости, «коль пришла». Тут появился Юра Котиков. Он держал в руках ещё одну бутылку водки, свой взнос. Спросил, бесстрастно глядя в глаза:

   -   Тебе наливать?

   -   Наливай, - дерзко произнесла Даша, не отводя взгляда.

  Он стал лить в гранёный стакан, холодно глядя опять же в глаза, и Даша должна была выдержать этот взгляд, понимала – это обида. И не заметила, что стакан уже полон до краёв. Когда увидала, ужаснулась, ведь она никогда не пила водку. В голове промелькнула мысль о невозможности отказаться и о возможных последствиях, но  другая мысль  о том, что «вокруг хорошие люди - не оставят, в крайнем случае, поддержат» – вера в людей её немного успокоила. Но это был вызов,  не принять вызов она не могла.

           Даша взяла гранёный двухсотграммовый стакан из рук Юры, выпила его до последней капли, не позволив себе поморщиться, глядя ему в глаза.

   -   Что-то водка пошла, как вода, - сострила она, и хотела ещё добавить, что «после первой не закусываю», но Юра настоятельно протягивал ей бутерброд из кусочка хлеба и крохотного кусочка варёной колбасы.

После этого пошли все в актовый зал. Дарья наблюдала за собой, как хмелела, собрала всю волю, чтоб этого не видели окружающие: вовремя выходила на балкон, чтоб проветриться. Танцы уже начались, работала почта. Её пригласил на танец Юрий Шостов. Он повёл её в танец, держа за талию, вслух отметив, что у неё «мягкое, податливое тело».

   -   Это хорошо или плохо? – Спросила Даша.

   -   Хорошо, конечно. –

У Шостова был какой-то свой жизненный опыт на этот счёт. И он явно симпатизировал Даше, поэтому ему в ней всё соответствовало норме. Лёонид Фролов, руководитель инструментального ансамбля, сказал как-то, что Юра Шостов из-за Дашки освоил кларнет и пришёл в ансамбль, чтоб вместе ездить с выступлениями. В его исполнении на кларнете очень трогательно звучала мелодия из фильма «На семи ветрах»: «Тихо в ночи сердце стучит…». Настойчивости он не проявлял, и Даша его за это уважала. Двадцати семи лет, он ей казался взрослым и мудрым.

           Следующим танцем был вальс, а она вальс не танцевала. Она нашла укромное место, чтоб написать записку Котикову, употребляя испанские слова из русско-испанского словаря, подаренного ей для начала «полиглотской» деятельности.

    –    Испанский самый простой в усвоении язык, с него лучше начинать, – говорил он.

 Она написала в записке:

         «Gatito! Por gue no bailas? Invita a mi a bailar. No,guiero bailar con … тобой» - (Котёнок! Почему не танцуешь? Пригласи меня на танец. Да, я хочу танцевать с… тобой) -  с трудом составила письмо и   передала почтальону, назвав адресата.

              Котиков прочёл и тут же переадресовал Шостову. Шостов подошёл к Даше с недоумённым выражением на лице:

   -   Вот получил от кого-то письмо и ничего не понял. Кажется, оно на испанском языке, а я его не знаю.

   -    А как знаешь, что на испанском? – спросила Даша, заглянув в письмо и подозревая тонкую мужскую игру двух Юр.

Подошёл третий Юра, из числа трёх заводских красавцев. Юра Скляр пригласил на танец. Но снова оказался вальс, который Дашка была уверена, что не танцует. Отказала. Повернулась -  рядом, спиной к ним стоял Котиков. Он всё видел и всё слышал. Резко развернувшись на 180 градусов, почти столкнувшись лицом, спросил вкрадчиво:

   -   А со мной пойдёшь?

В этот момент обострённой чувственности, возбуждённой алкоголем и его демонстративной обидой, казалось, что она готова идти за ним, хоть на край света во искупление вины. Хотелось остановить мгновенье, вернуть его вспять…

              Но вальс...-  куда деть свои «непарные» ноги? Это она всегда помнила. И потом, она уже объявила, что вальс не танцует, не может же  сама себя высечь. Неудобно. Вот так, вечно борются в ней с переменным успехом страсть и здравый смысл. И вынуждена отказывать тому, кому в данный момент хочется кричать: «Да-а!» А может это дух противоречия вмешался? А может ангел-хранитель…?

               Провожать её пошёл всё-таки Юра Шостов. Бог миловал или ангел таки уберёг. Хмель выветрился без каких-либо эксцессов, оставив грустное или полудремотное состояние.  По дороге, в трамвае, Юра,  сидя напротив и наклонившись поближе, рассказывал, что часто заходил к Котикову и любовался Дашиным фото  над Юркиной кроватью. Даша усомнилась, что «было там чем любоваться, просто шестнадцатилетний лисёнок». Почему-то Юра выбрал именно эту фотографию. Но помолчав, Шостов осторожно добавил:

   -   А вчера он снял фото со стены и отдал мне. На нём ещё странная дата стоит, сорок второе мая… – Юра быстро взглянул на Дашу.

«Вот оно что, меня передали в другие хорошие  руки. Спасибо, не порвали, не сожгли в порыве злости, а просто и равнодушно передали.» - открывала для себя Даша человеческую сущность: «значит темперамент - не продукт всепоглощающей страсти и влечения….  легко можно выключить». «Отсюда и, непонятная было, переадресация письма сегодня на вечере, значит, «купеческое слово»…» - догадалась она.

   -   И ты взял? И тебя не коробит, что она не тебе подарена?- совершенно без гнева удивилась Даша.

 Юра вёл себя уравновешенно,  и когда вошли в подъезд, прощаясь, подошёл и «подарил» ей  нежный поцелуй в щёчку, держа руки за спиной.  Дашка тут же съязвила:

   -   Юр, ну, ты такой галантный, такой нежный, прямо женственный.

   -   Хочешь меня обидеть? Какие же тебе парни нравятся?

  Дашка вспомнила Нонну Мордюкову в каком-то фильме:

   -   Чтоб орёл был, а, если обнимет, чтоб косточки трещали.

   -   Ну, это сплошь и рядом: за орлов замуж выходят, а потом убегают, всё бросив, к спокойным и покладистым. – Мягко произнёс Юра.

   -   Это ты о себе говоришь? – Спросила, зная, что он не женат. – И многие уже к тебе убежали?

   -   Нет, не о себе, но кое-какой опыт есть. У меня сестра была…-нахмурился Юра.

Даша прикусила язык, почувствовав, что вторгается в какую-то больную или запретную зону.

            Прошла ещё где-то неделя, и Дарья увидела Юру Котикова на своей улице, прогуливающегося вдоль улицы с ученицей выпускного класса Дашкиной, 73- й школы, с юной Валей Морозовой. Валя занималась в школьной секции волейбола и была на два класса младше. Потом ещё пару раз видела их вдвоём, а потом он исчез. И Валя одна, грустная выходила на тенистую улицу, словно ждала. Встретив на заводе Котикова, Даша с усмешкой сообщила:

   -    Намедни видела грустную Валю Морозову, а тебя почему-то не видела на нашей улице.

И тут он ответил то, что развенчало такой, сложно составленный, красивый, осязаемый образ:

   -    Она несовершеннолетняя, а за несовершеннолетних срок дают.

Даша задохнулась, даже не поверила своим ушам, «бывает же такая метаморфоза».

   -    Цинично. – медленно, даже растеряно, произнесла и тут же добавила, овладев собой -  но, как всё-таки хорошо..., что меня это не касается. –  и они разминулись.