КОРОЛЕВСКИЙ КОМЕДИАНТ (к 400-летию Ж-Б Мольера)

 

"Некая акушерка, обучившаяся своему искусству в родовспомогательном Доме Божьем в Париже под руководством знаменитой Луизы Буржуа, приняла 13 января 1622 года у милейшей госпожи Поклен, урожденной Крессе, первого ребенка, недоношенного младенца мужеского пола.

- Сударыня! Осторожнее поворачивайте младенца! Не забудьте, что он рожден ранее срока. Смерть этого младенца означала бы тяжелейшую утрату для вашей страны!

- Мой бог! Госпожа Поклен родит другого.

- Госпожа Поклен никогда более не родит такого, и никакая другая госпожа в течение нескольких столетий такого не родит.

- Вы меня изумляете, сударь!

- Я и сам изумлен. Поймите, что по прошествии трех веков, в далекой стране по имени Россия, я буду вспоминать о вас только потому, что вы сына господина Поклена держали в руках.

- Я держала в руках и более знатных младенцев.

- Этот младенец станет более известен, чем ныне царствующий король ваш Людовик XIII, он станет более знаменит, чем следующий король, а этого короля, сударыня, назовут Людовик Великий или Король-солнце! Добрая госпожа, есть дикая страна, вы не знаете ее, это – Московия, холодная и страшная страна. В ней нет просвещения, и населена она варварами, говорящими на странном для вашего уха языке. Так вот, даже в эту страну вскоре проникнут слова того, кого вы сейчас принимаете. Русские узнают о том человеке, которого вы принимаете, уже в этом столетии. Слова ребенка переведут на немецкий язык. Переведут на английский, на итальянский, на испанский, на голландский. На датский, португальский, польский, турецкий, русский…

- Возможно ли это, сударь?

- Не перебивайте меня, сударыня! На греческий! На новый греческий, я хочу сказать. Но и на греческий древний. На венгерский, румынский, чешский, шведский, армянский, арабский…

- Сударь, вы поражаете меня!

- Не только в вашей стране, но и в других странах будут сочинять подражания его пьесам и писать переделки этих пьес. Ученые различных стран напишут подробные исследования его произведений и шаг за шагом постараются проследить его таинственную жизнь. Они докажут вам, что этот человек, который сейчас у вас в руках подает лишь слабые признаки жизни, будет влиять на многих писателей будущих столетий, в том числе на таких, неизвестных вам, но известных мне, как соотечественники мои Грибоедов, Пушкин и Гоголь.

- Кто же он?

- Ах, госпожа моя! Что вы толкуете мне о каких-то знатных младенцах, которых вы держали когда-то в руках! Поймите, что этот ребенок, которого вы принимаете сейчас в покленовском доме, есть не кто иной, как господин де Мольер! Ага! Вы поняли меня? Так будьте же осторожны, прошу вас! Скажите, он вскрикнул? Он дышит?

- Он живет!»

Ровно 400 лет назад родился Мольер.

Подумать только – 400 лет! Какой солидный юбилей мы собираемся сегодня праздновать! Но чем солиднее юбилей, тем надежнее забываем мы самих юбиляров.

Разве можно точно написать биографию человека спустя четыре столетия? А уж тем более - понять его самого? Это и современникам не удается. А уж тем, кто живет спустя 400 лет, не удастся и подавно. Его жизнь давно обросла таким количеством домыслов и сплетен, что и сама становится похожа на миф. И только одно остается точным и истинным в биографии великого французского драматурга – его творчество, его пьесы.

Звезда господина де Мольера взошла вместе с расцветом абсолютной монархии во Франции. Французский абсолютизм достиг высшей ступени своего развития в период самостоятельного правления Людовика XIV (1661 - 1715 гг.). Особенностью абсолютизма во Франции являлось то, что король - наследный глава государства - обладал всей полнотой законодательной, исполнительной, военной и судебной власти. Это ему приписывают афоризм «Государство – это я!» При блестящем дворе короля-Солнце Людовика 14-го процветали все искусства. В этот период Франция становится признанной законодательницей общеевропейских мод. Без Людовика другим был бы современный театр: при нем была открыта самая знаменитая французская сцена – Комеди Франсез. Пустынными казались бы залы Лувра: король приобретал картины сотнями, выкупая целые коллекции. Мы бы не знали мебели «в стиле Людовика 14-го». А архитектура Версаля определила не только облик дворцов 18-19 веков от Петергофа до Лиссабона, но также повлияла на планировку таких городов как Вашингтон.

Он перенес в Лувр Французскую Академию и стал ее покровителем, основал Академию живописи и ваяния, Французскую Академию в Риме и Королевскую академию архитектуры. Король старался приблизить к себе художников, композиторов, писателей. Есть такое высказывание: «Искусство цветет при сильной власти». Абсолютная монархия Короля-Солнца зажгла звезды Шарля Лебрена в живописи, Луи Лево в архитектуре, Андре Ленотра в парковом дизайне, Жана-Батиста Люлли в музыке, Мольера, Лафонтена, Корнеля и Расина в литературе.

Мало кто из европейских монархов делал такую серьезную ставку на театральное искусство! Людовик прокладывал свой путь к славе с помощью одного из самых авторитетных институтов своего времени — театра, ведь в 17 веке французы посещали его столь же регулярно, как и церковь. Людовик 14-й не просто любил театр – он сам принимал участие в этом грандиозном творческом процессе. Он танцевал в балете, принимал участие в создании пьес и опер. Он как никто оценил творчество Мольера: ежегодно выплачивал ему 1000 франков в придачу ко всем ежевечерним театральным сборам. Впервые Мольер оказался полезен своему государю через несколько месяцев после их первой встречи, написав комедию «Смешные жеманницы». Написав комедию, в которой высмеиваются реалии салонной культуры, столь популярной тогда в высшем обществе, Мольер опосредованно способствовал возвращению утонченных аристократов и талантливых артистов ко двору.

 

Мадлон. Воображаю, какое это наслаждение - видеть свой труд напечатанным!

Маскариль. Разумеется. Кстати, я должен прочесть вам экспромт, я сочинял его вчера у герцогини, моей приятельницы,- надобно вам знать, что я чертовски силен по части экспромтов.

Като. Именно экспромт есть пробный камень острословия.

Маскариль. Итак, прошу вашего внимания.

Мадлон. Мы превратились в слух.

Маскариль.

Ого! Какого дал я маху:

Я в очи вам глядел без страху,

Но сердце мне тайком пленили

ваши взоры.

Ах, воры! воры! воры! воры!

Като. Верх изящества!

Маскариль. Все мои произведения отличаются непринужденностью, я отнюдь не педант.

Мадлон. Вы далеки от педантизма, как небо от земли.

Маскариль. Обратили внимание, как начинается первая строка? Ого! В высшей степени оригинально. Ого! Словно бы человек вдруг спохватился: Ого! Возглас удивления: Ого!

Мадлон. Я нахожу, что это Ого! чудесно.

Маскариль. А ведь, казалось бы, сущий пустяк!

Като. Помилуйте! Что вы говорите? Таким находкам цены нет.

Мадлон. Конечно! Я бы предпочла быть автором одного этого Ого! нежели целой эпической поэмы.

Маскариль. Ей-богу, у вас хороший вкус.

Мадлон. О да, недурной!

Маскариль. А что вы скажете о выражении: дал я маху! Дал я маху, иначе говоря, не обратил внимания. Живая

разговорная речь: дал я маху. Я в очи вам глядел без страху, глядел доверчиво, наивно, как бедная овечка, любовался вами, не отводил от вас очей, смотрел не отрываясь. Но сердце мне тайком... Как вам нравится это тайком? Хорошо придумано?

Като. Великолепно.

Маскариль. Тайком, то есть исподтишка. Кажется, будто кошка незаметно подкрадывается к мышке.

Мадлон. Настоящее откровение.

Маскариль. Пленили ваши взоры. Взяли в плен, похитили. Ах, воры! воры! воры! воры! Не правда ли, так и представляешь себе человека, который с криком бежит за вором: Ах, воры! воры! воры! воры!

Мадлон. Остроумие и изящество оборота неоспоримы.

Маскариль. Я сам придумал мотив и хочу вам спеть.

Като. Вы и музыке учились?

Маскариль. Я? Ничуть не бывало.

Като. А как же в таком случае?

Маскариль. Люди нашего круга умеют все, не будучи ничему обучены.

Мадлон (к Kaтo). Конечно, душенька!

Маскариль. Как вам нравится мелодия? Кха, кха... Ла-ла-ла-ла! Скверная погода нанесла жестокий ущерб нежности

моего волоса. Ну, куда ни шло, тряхнем стариной. (Поет). Ого! Какого дал я маху!

Като. Ах, какая страстная мелодия! Можно умереть от восторга!

Мадлон. В ней есть нечто хроматическое.

Маскариль. А вы не находите, что музыка хорошо передает мысль? Ах, воры!.. Как бы вопль отчаяния: Ах, воры!.. А потом будто у человека захватило дыхание: воры! воры! воры!

Мадлон. Вот что значит проникнуть во все тонкости, в тончайшие тонкости, в тонкость тонкости! Чудо как хорошо, уверяю вас. Я в восторге и от слов и от музыки.

Като. Произведения равной силы я не слышала.

Маскариль. Природе одолжен я искусством слагать стихи, а не учению.

Мадлон. Природа обошлась с вами, как любящая мать: вы ее баловень.

Маскариль. Как же вы все-таки проводите время?

Като. Никак.

Мадлон. До встречи с вами у нас был великий пост по части развлечений.

Маскариль. Ежели позволите, я в ближайшие дни свезу вас в театр: дают новую комедию, и мне было бы очень приятно посмотреть ее вместе с вами.

Мадлон. От таких вещей не отказываются.

Уходят

С именем Мольера связано несколько громких скандалов, дошедших до нашего времени. Один из них связан с самым известным его произведением «Тартюф». Комедия, высмеивавшая лицемерную святость, вызвала в клерикальном обществе возмущение. Пьесу запретили сразу же после того, как она была поставлена перед королевским двором, и в течение пяти лет Мольер добивался разрешения вернуть ее на сцену. Придворное издательство писало так: «Хотя комедия господина де Мольера направленная против ханжества и лицемерия, была найдена весьма развлекательной, король все же усмотрел в ней так много внешних совпадений между подлинным благочестием и  ложным усердием в добрых делах, что его чрезвычайная щепетильность не смогла вынести этого сходства порока и добродетели. Хотя нет никаких сомнений в добрых намерениях автора, король запретил все же публичные представления пьесы и сам отказался от этого удовольствия». Ни у кого не возникало сомнений, что запрет король наложил исключительно под давлением церкви. И все же Мольер был упрям, он знал, как благоволит к нему король, и при каждом удобном случае просил о снятии запрета.

Мало кто из историков сомневается в том, что Людовик XIV причастен к написанию «Тартюфа», а некоторые и вовсе склонны говорить о его участии в создании комедии в большей степени, чем принято полагать. С октября 1663 года и по февраль 1673 года Мольер поставил более 20 пьес, три четверти которых написаны по приказу короля. Запрет «Тартюфа» и пятилетняя борьба Мольера за свою пьесу беспрецедентна в истории театра. Впервые не только во Франции, но, пожалуй, и во всей Европе комедия вызвала столько дискуссий. «Тартюф» был первым произведением, которое запрещалось и светскими, и духовными властями одновременно, и при этом автор комедии имел мощную поддержку со стороны самого короля. И, наконец, ни одна пьеса из однажды запрещённых, усилиями автора не возвращалась к публике через пять лет.

Мольер был ярчайшим представителем такого литературного направления как классицизм. Классицистическая пьеса предполагала соблюдение трех главных условий: действие всегда происходит в одном и том же месте, смены декораций не было; время действия пьесы происходит в течение одного дня; и третьим условием было то, что каждый герой пьесы был олицетворением лишь одного качества. Хорошего или дурного – но одного. Влюбленные в пьесе поэтому всегда были положительными героями, не имевшими недостатков, скупердяи всегда были только скупердяями, глупцы – глупцами, болтуны – болтунами. Но для комедии начала и середины 17 века это было передовым достижением литературы. И Мольер, создавая своих героев, невольно оказывался некоей предтечей для хорошо знакомых нам образов. Все помнят комедию «Горе от ума»? Все помнят непримиримого Чацкого?

 

Когда дела – я от веселья прячусь,

Когда дурачатся – дурачусь.

А смешивать два эти ремесла

Есть тьма охотников. Я не из их числа.

 

Какими же были прообразы, вдохновившие Грибоедова на создание прямолинейного Чацкого? Это были герои мольеровских комедий.

 

А я не выношу презренной той методы,

Которой держатся рабы толпы и моды.

И ненавижу я кривлянья болтунов,

Шутов напыщенных, что не жалеют слов.

Объятий суетных, и пошлостей любезных,

И всяких громких фраз, приятно-бесполезных,

Друг друга превзойти в учтивости спешат;

Где честный человек, не разберу, где фат.

Какая ж польза в том, когда вам "друг сердечный"

Клянется в верности, в любви и дружбе вечной,

Расхваливает вас, а сам бежит потом

И так же носится со всяким наглецом,

На торжище несет любовь и уваженье...

Для благородных душ есть в этом униженье!

И даже гордецам какая ж это честь

Со всей вселенною делить по-братски лесть?

Лишь предпочтение в нас чувства усугубит;

И тот, кто любит всех, тот никого не любит.

Но раз вам по душе пороки наших дней,

Вы, черт меня возьми, не из моих людей.

То сердце, что равно всем безразлично радо,

Просторно чересчур, и мне его не надо.

Хочу быть отличен - и прямо вам скажу:

Кто общий друг для всех, тем я не дорожу!

 

Холодным февральским днем в театре Пале-Рояль шли последние приготовления к четвертому представлению спектакля «Мнимый больной». Погода была пасмурной, но достаточно хорошей, чтобы захотеть куда-нибудь пойти и не слишком холодной, чтобы остаться дома, испугавшись.  Но исполнителю главной роли в тот вечер очень хотелось остаться дома! Мольер, больной и огорченный, принялся одеваться, чтобы ехать в театр. Он не мог лишить труппу дневного заработка, зрителей – ожидаемого удовольствия, он не мог изменить зову сцены. Превозмогая боль, он выкрикивал слова нелепой клятвы медицинскому факультету, составленной из тарабарщины латинских и французских слов. Выкрикнув последнюю фразу, он упал в кресло, стоявшее на сцене. После спектакля его привезли домой и уложили в постель. Послали за доктором и за священником. Но к нему не пришел ни один врач. И ни один священник. Мольер умер.

«На его могилу жена положила каменную плиту и велела привезти на кладбище сто вязанок дров, чтобы бездомные могли согреваться.

В первую же суровую зиму на этой плите разожгли громадный костер. От жара плита треснула и развалилась. Время разметало ее куски, и когда через сто девятнадцать лет, во время Великой революции, явились комиссары для того, чтобы отрыть тело Жана-Батиста Мольера и перенести в мавзолей, никто место его погребения с точностью указать не мог.

 И хотя чьи-то останки и вырыли и заключили в мавзолей, никто не может сказать с уверенностью, что это останки Мольера. По-видимому, почести воздали неизвестному человеку.

Итак, артист и драматург ушел в парижскую землю и в ней сгинул. А затем, с течением времени, колдовским образом сгинули все до единой его рукописи и письма.

Словом, пропало все, кроме двух клочков бумаги, на которых когда-то бродячий комедиант расписался в получении денег для своей труппы.

Но даже лишенный и рукописей и писем, он покинул однажды землю, в которой остались лежать самоубийцы и мертворожденные дети, и поместился над высохшей чашей фонтана.

Вот он! Это он – королевский комедиант с бронзовыми бантами на башмаках!

И мы, которым никогда не суждено его увидеть, посылаем ему свой прощальный привет!»

P.S. В тексте использованы отрывки из романа М.А.Булгакова “Жизнь господина де Мольера».