«Поговорим о странностях любви…» К 135-летию А.Блока

Александр Александрович Блок родился в 1880 году, тогда еще – в Российской империи. Самое начало жизни его было мрачно. Со стороны обоих родителей Блок унаследовал интеллектуальную одаренность, склонность к занятиям литературой, искусством, наукой, но наряду с этим и несомненную психическую отягощенность: дед по отцу умер в психиатрической больнице, характер отца отличался странностями, стоящими на грани душевного заболевания, а иногда и переступавшими за нее. Это вынудило мать поэта вскоре после его рождения покинуть мужа. Кстати, она и сама неоднократно лечилась в лечебнице для душевнобольных. К концу жизни и у самого Александра Александровича развилось довольно тяжелое нервно-психическое расстройство. Воспитан маленький Саша был матерью и тетушкой, отсутствие мужского влияния на воспитание мальчика очень своеобразно сказалось на его судьбе: на первом месте у него всегда была его МУЗА, а женщина – всегда на втором.

Покраснели и гаснут ступени.

Ты сказала сама: «Приду».

У входа в сумрак молений

Я открыл мое сердце — Жду.

Что скажу я тебе — не знаю.

Может быть, от счастья умру.

Но огнем вечерним сгорая,

Привлеку и тебя к костру.

Расцветает красное пламя.

Неожиданно сны сбылись.

Ты идешь. Над храмом, над нами

Беззакатная глубь и высь.

Ксения Михайловна Садовская, до замужества Островская, родилась в 1859 году, в семье мелкого акцизного чиновника в Херсонской губернии. Семья жила бедно и едва сводила концы с концами. Долги, нужда, бесконечные унижения. Своего будущего мужа она встретила на одном из спектаклей Мариинского театра. Садовский был довольно обеспеченным человеком и в то время занимал должность товарища министра. И когда он сделал ей предложение, Ксения не раздумывала: нищета одолела.

После рождения третьего ребенка статская советница Садовская поехала а Южную Германию лечить расшатанное здоровье. И уж никак не рассчитывала встретить здесь свою любовь. В тридцать восемь лет! О какой любви может идти речь? Она, светская дама, говорунья и кокетка, скорее всего, желала просто развлечься, заманить в омут огромных синих глаз кого-нибудь из скучающих щеголей. Но уж  никак не мальчика в гимназической тужурке! Саше тогда едва исполнилось шестнадцать лет, он был весь охвачен любовью, и не смел глаз поднять на Садовскую.

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —

Всё в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,

И молча жду,— тоскуя и любя.

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты,

И дерзкое возбудишь подозренье,

Сменив в конце привычные черты.

О, как паду — и горестно, и низко,

Не одолев смертельные мечты!

Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

Но страшно мне: изменишь облик Ты.

Александр ухаживал неумело, но страстно, чем немало смущал Ксению Михайловну. И она сдалась. Борьба с неистовым поклонником и собственным сердцем была проиграна. Однажды Александр вернулся домой под утро, бледный, и еще более отчаянно влюбленный.

Именно в эти дни был открыт первый лирический цикл стихов Блока, озаглавленный тремя буквами: «К.М.С.» И впервые ни одной строчки из этого цикла не прочитал он матери. Маменька встревожилась не на шутку! Она нанесла утренний визит любовнице сына, кричала, хваталась за сердце, угрожала «гнусной совратительнице молодого дарования» серной кислотой и даже каторгой. А дома мать принялась устраивать сыну истерики с заламыванием рук и мольбами: «Капель мне, Саша! Капель!» Но ничего не помогало. Сын впервые в жизни был равнодушен ко всему на свете, кроме собственной «синеокой красавицы», которая была на год старше его матери. После этого их разлучили почти на восемь месяцев. Причиной этого стали истерики Александры Андреевны, все время заглядывавшей в дневник сына.

«Если бы Ты, дорогая моя, знала, как я стремился все время увидеть Тебя, Ты бы не стала упрекать меня… Меня удерживало все время все-таки чувство благоразумия, которое, Ты знаешь, с некоторых пор, слишком развито во мне, и простирается даже на те случаи, когда оно совсем некстати»

Страшную жизнь забудем, подруга,

Грудь твою страстно колышет любовь,

О, успокойся в объятиях друга,

Страсть разжигает холодную кровь.

Наши уста в поцелуях сольются,

Буду дышать поцелуем твоим.

Боже, как скоро часы пронесутся...

Боже, какою я страстью томим!..

В Петербурге встречи продолжились. По вечерам, в назначенный час он поджидал ее с закрытой каретой в условленном месте. Были и хождения под ее окнами, и уединенные прогулки, сырые сумерки, тихие воды и ажурные мостики Елагина острова, Были и беглые свидания в маленьких гостиницах – все было. Именно в это время написаны им стихи, в которых тема любви переплетается с темой Петербурга – города, полного тайн и тревог.

С августа 1901 года переписка все больше приобретает характер выяснения отношений. Бесконечно обсуждается вопрос о возвращении ее писем и фотографий. Он посылает свои стихи, посвященные ей, цитирует любимого Фета. Но она, оказывается, не любит стихов, и не верит им. И вот уже вместо «Ты» и «дорогая Оксана» появляются «Вы» и «Ксения Михайловна».

Не сердись и прости. Ты цветешь одиноко,

Да и мне не вернуть

Этих снов золотых, этой веры глубокой...

Безнадежен мой путь.

Мыслью сонной цветя, ты блаженствуешь много,

Ты лазурью сильна.

Мне — другая и жизнь, и другая дорога,

И душе — не до сна.

Верь — несчастней моих молодых поклонений

Нет в обширной стране,

Где дышал и любил твой таинственный гений,

Безучастный ко мне.

Они расстались. После революции, похоронив мужа, Ксения Михайловна, еле живая от голода, перебралась к сыну в Одессу. Она приехала с явными признаками тяжелого неизлечимого душевного заболевания, и почти сразу попала в лечебницу. Лечащий врач обратил внимание на то, что ее инициалы полностью совпадают с именем, воспетым великим (к тому времени) поэтом. Слово за словом, и выяснилось, что эта старая, больная, раздавленная жизнью женщина, и есть та самая «роза юга», уста которой исполнены тайны, а глаза – полны загадочного блеска, как у сфинкса. Там, на скамейке в больничном саду она услышала о посвященных ей стихах.

В 1925 году Садовская умерла. На одесском кладбище появился грубый каменный крест. И тогда оказалось, что потеряв решительно все, старуха сберегла единственное, что считала самым ценным в своей жизни – пачку писем, полученных больше четверти века назад от влюбленного гимназиста. В подоле юбки оказались зашитыми двенадцать писем Блока, перевязанных розовой лентой. Он написал цикл стихов. Которые назывались «через 12 лет», и таким образом имя Ксении Садовской стало навсегда связано с именем Александра Блока.

Синеокая, бог тебя создал такой.

Гений первой любви надо мной,

Встал он тихий, дождями омытый,

Запевает осой ядовитой,

Разметает он прошлого след,

Ему легкого имени нет,

Вижу снова я тонкие руки,

Снова слышу гортанные звуки,

И в глубокую глаз синеву

Погружаюсь опять наяву.

В начале июня 1897 года семнадцатилетний Александр Блок приехал в Боблово (имение Менделеевых) – на белом коне, в элегантном костюме, мягкой шляпе и щегольских сапогах. Позвали Любу. Ей было 16 лет. Она сразу произвела впечатление на Блока. В Боблове начиналась оживленная театральная жизнь: по предложению Блока поставили отрывки из шекспировского «Гамлета». Он играл Гамлета и Клавдия, она – Офелию. Во время репетиций Люба буквально заворожила Блока своей неприступностью, величием и строгостью. После спектакля они пошли прогуляться – врепвые оставшись наедине. Именно эту прогулку потом оба вспоминали как начало их романа. В 1900 году она поступила на историко-физиологический факультет Высших женских курсов, а он в это время увлекся философией и различными мистическими учениями. Блок часто в одиночестве бродил по Петербургу в поисках Ее – своей великой любви, которую он назовет потом Таинственной Девой, Вечной Женой, Прекрасной Дамой. И Любовь Дмитриевна естественным и таинственным образом слилась в его представлении с тем возвышенным образом, который он искал.

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный

Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной

Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков

Лакеи сонные торчат,

И пьяницы с глазами кроликов

«In vino veritas!»* кричат.

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,

Мне чье-то солнце вручено,

И все души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

Стоял теплый август 1903 года. В старинной Дворянской усадьбе Шахматово, что под Москвой, буйным цветом расцвели огненные настурции и пурпурные астры, как будто специально старались успеть к свадьбе Александра Блока и Любовт Менделеевой, дочери создателя Периодической таблицы элементов. Когда смолкла веселая музыка, дорогой шампанское было допито, а за молодыми торжественно закрыли дверь спальни, между ними произошел странный разговор.

    - Любаша, я должен сказать тебе что-то очень важное, - начал Блок, нервно расхаживая по комнате.

    - Сейчас он снова признается мне в страстной любви! Ох уж эти поэты! - подумала Люба, в изнеможении опустившись на брачное ложе и мечтательно прикрыв глаза.

    - Ты ведь знаешь, что между мужем и женой должна быть физическая близость? - продолжал между тем новоиспеченный муж.

    - Ну, я об этом только немного догадываюсь, - залилась краской хорошо воспитанная Люба.

    - Так вот запомни раз и навсегда: у нас этой самой «близости» не будет никогда! - вдруг жестко отрезал Блок.

 От неожиданности невеста вскочила.

    - Как не будет? Но почему, Сашура? Ты меня не любишь?

    - Потому что все это темное начало, ты пока этого не понимаешь, но скоро... Сама посуди: как я могу верить в тебя как в земное воплощение Вечной Женственности и в то же время употреблять, как уличную девку?! Пойми, плотские отношения не могут быть длительными! 

    Молодая жена стояла ни жива, ни мертва, отказываясь верить своим ушам. Что он говорит? А как же его стихи о прекрасной Незнакомке, в которой она сразу узнала себя? Разве не ею он грезил? Разве сегодня в церкви их соединили не для того, чтобы они стали единым целым и больше никогда не разлучались?!

    - Я все равно уйду от тебя к другим, - уверенно подытожил Блок, глядя ей прямо в глаза.

    - И ты тоже уйдешь. Мы беззаконны и мятежны, мы свободны, как птицы. Спокойной ночи, родная!

 Блок по-братски поцеловал жену в лоб и вышел из спальни, плотно затворив за собой дверь.

Мой любимый, мой князь, мой жених,

Ты печален в цветистом лугу.

Повиликой средь нив золотых

Завилась я на том берегу.

Я ловлю твои сны на лету

Бледно-белым прозрачным цветком.

Ты сомнешь меня в полном цвету

Белогрудым усталым конем.

Ах, бессмертье мое растопчи,-

Я огонь для тебя сберегу.

Робко пламя церковной свечи

У заутрени бледной зажгу.

В церкви станешь ты, бледен лицом,

И к царице небесной придешь,-

Колыхнусь восковым огоньком,

Дам почуять знакомую дрожь...

Над тобой - как свеча - я тиха.

Пред тобой - как цветок - я нежна.

Жду тебя, моего жениха.

Всё невеста - и вечно жена.

Александр Блок не был первым из тех, кто воссоединял в единое целое женское и Божественное начала. До него были и трубадуры, и Данте Алигьери, был Петрарка, был, наконец, философ Соловьем, под чьим сильным влиянием находился поэт. Но только Блоку удалось воплотить все эти идеи: соединиться со своей женой, коснувшись ее души, но не дотронувшись до ее тела. И на собственном опыте узнать, к какой трагедии это приводит.

И вновь - порывы юных лет,

И взрывы сил, и крайность мнений...

Но счастья не было - и нет.

Хоть в этом больше нет сомнений!

Пройди опасные года.

Тебя подстерегают всюду.

Но если выйдешь цел - тогда

Ты, наконец, поверишь чуду,

И, наконец, увидишь ты,

Что счастья и не надо было,

Что сей несбыточной мечты

И на полжизни не хватило,

Что через край перелилась

Восторга творческого чаша,

Что все уж не мое, а наше,

И с миром утвердилась связь,-

И только с нежною улыбкой

Порою будешь вспоминать

О детской той мечте, о зыбкой,

Что счастием привыкли звать!

Продолжение следует...