Ольга Сухинская. Соседи, или Три Ивана

Хорошо, как говорится, иметь домик в деревне. Свой сад, огород, птица, скотина… Но если семья большая, то сильно не разгуляешься. Это вам не в городе: пришел с работы, душ принял, умостился на диване поудобнее – и смотри себе телевизор. А в деревне за день так наработаешься, что не до телевизора. Ну, вот.

Жили в деревне три соседа, три Ивана: Иван Лукич, Иван Андреевич, да Иван Григорьевич. Иван Григорьевич вернулся с войны инвалидом, другие два соседа не воевали, и потому обращались к нему всегда на Вы и по имени-отчеству. Уважение, значит. Вдоль всего своего забора, что выходил на улицу, посадил Григорьевич калину, а под калиной смастерил скамейку. Большую такую скамейку, чтобы всем место было вечером посидеть, отдохнуть. Калина выросла пышная, а над скамейкой как по заказу – в виде зонта.

По праздникам под эту калину к скамеечке подтаскивали стол, играли в подкидного или в домино, выносили по очереди на пробу вино, закуску. Байки разные травили, рассказывали, кто как себя в нетрезвом состоянии ведет.

Андреевич и говорит:

- Вот я, когда напьюсь, всегда у жены прошу, чтоб еще налила. Она, конечное дело, орать: «Тебе хватит, спать иди!» А я тогда к соседу иду, вина прошу, чтоб налили. По-соседски. Нальют – добро, а не наливают – стекла бью. А тогда уже и спать.

- А я, - говорит Лукич, - каждую пятницу день водителя отмечаю. С мужиками в гараже по паре чарок пропустим – и домой можно идти. Всегда иду точно по середине улицы. Всегда.

- А ну как машина? – спрашивает кто-то.

- А что мне машина? Меня в селе уж все знают и объезжают. Уважают, во как.

- Ну, я пьяный домой не иду, - рассказывает инвалид Григорьевич, - я, ежели пьяный, бегом бегу, огородами, на полусогнутых, как партизан, чтоб меньше кто видел. И сразу спать, сразу! И детям наказываю, чтоб, если кто и спросит, отвечали так: папка или заболел, или на рынке еще. И уважают, делают как велено. Но и разное тоже случается. Пришла жена с работы – а я сплю. Дверь распахнута, старшие в училище, младшая в школе, а я сплю, значит. Тут уж не до уважения – она меня мокрой тряпкой отходила. Говорит: «Ты, пьянь хроническая, хоть бы двери за собой на ключ закрывал!»

Посмеялись.

На другой день Григорьевич на рынке уж очень удачно клубнику продал. Домой рано пришел, дома нет никого. Он, помня женину тряпку, дверь на ключ закрыл, пообедал, выпил при этом хорошенько, да и спать улегся. И все вроде правильно сделал, но ключ в замочной скважине оставил. Снаружи, стало быть, не откроешь.

Дочка младшая из школы пришла, не смогла открыть и принялась стучать. Колотила долго, настырно – разбудила батю. А тот не проспавшись еще.

- Кто там? – спьяну спрашивает.

- Это я, Люда! Батя, дверь-то открой!

- Сама не умеешь? – зло буркнул отец. – Не маленькая, откроешь и сама.

- Так ключ же…

- Что ключ? Тяни к себе, и открывай.

- Так не пройдет весь ключ-то! – дочка засмеялась над дурацкой ситуацией.

- Так и скажи, что лень открывать самой. Вот стой там и смейся.

И Григорьевич снова уснул.

Дочь уселась на крылечко в ожидании матери. Мать вернулась с работы уже ближе к вечеру, увидела Люду, расспросила, что да как. Поворчав, решила подсадить дочь, чтобы та залезла в дом через форточку и открыла дверь изнутри.

Едва девочка влезла в комнату, как проснулся отец. Со сна ничего не разобрав, он решил, что в дом проникли воры, схватил кочергу и заорал, что было сил:

- Воры-ы-ы-ы-ы!!!

И на Людку замахнулся. Кочергой!

Но девчонка все-таки примудрилась повернуть ключ в двери, и вылетела на крыльцо, поднырнув под руку стоявшей матери. А та уж перехватила кочергу, да еще и муженьку пьяному врезала ею же по мягкому месту. Ну, чтоб скорее до ума дошел. А потом обе уселись на крыльцо и стали ждать.

Григорьевич вышел уже в полном сознании.

- А что тут происходит? Может мне кто-нибудь объяснить?

- Пить меньше надо! – огрызнулась мать

- Это я уже понял, - почесал отец горевший огнем зад. – А если серьезно, что случилось?

Коротко рассказав о случившемся, мать поставила условие:

- Или ты пить прекращаешь, или развод!

- Какой развод? Ты в своем уме? Ты как могла такое сказать вообще? Опозорить меня хочешь? Да я лучше уж пить брошу.

- Так я тебе и поверила, - обиженно огрызнулась жена.

- Брошу, слово даю. Только ты… вы обе мне пообещайте, что старшие ничего не узнают. Совсем же уважать перестанут.

Григорьевич слово сдержал, пить бросил, мать и Людмила тоже никому ничего не рассказывали, старшие и после смерти отца ничего не узнали. Уважение, потому что. Дорожили им раньше.