Иноземные наряды пушкинской Музы (к 220-летию А.С.Пушкина)

6 июня 2019 года весь читающий мир  торжественно отметил 220 лет со дня рождения самого знаменитого русского поэта – Александра Сергеевича Пушкина. Он уже давно не просто Поэт, он – олицетворение всей русской поэзии. Он традиционно являет собой некий собирательный образ русского поэта. Как говорил Николай Доризо: «Все в нем Россия обрела». И ведь действительно – всё!  Но пушкинская муза оказалась прихотливой, она являлась к нему не только в бальном платье, не только в обворожительных красавицах вроде Анны Керн, Натали Гончаровой или Катеньки Бакуниной. Она была даже не всегда русской народной Музой, вроде Арины Родионовны с ее очаровательными сказками.

Муза могла явиться к гению литературы как в образе испанской вдовы, так и в образе греческой богини, кавказца или цыгана. Она меняла наряды и образы, и благодаря этому творчество Пушкина не ограничивалось любовной лирикой.

Поэма «Полтава» была написана Пушкиным в 1828 году. Это была самая первая историко-героическая трагедия в его творчестве. Предварительно он очень тщательно изучал исторические материалы: свод законов Петра 1, «Деяния Петра Великого», написанные историком Голицыным, труды Бантыша-Каменского по истории Украины. На Поэта произвели огромное впечатление исторические факты о бунтах, мятежах, казнях и о любви Матрены Кочубей к гетману Мазепе. В поэме историческую Матрену он переименовал в Марию. Украинский наряд был одним из иноземных, который примеряла пушкинская Муза.

Украинка: Мария, бедная Мария,          

Краса черкасских дочерей!

Не знаешь ты, какого змия

Ласкаешь на груди своей.

       Какой же властью непонятной  

К душе свирепой и развратной

Так сильно ты привлечена?

Кому ты в жертву отдана?

Его кудрявые седины,

Его глубокие морщины,

Его блестящий, впалый взор,

Его лукавый разговор

Тебе всего, всего дороже:

Ты мать забыть для них могла,

Соблазном постланное ложе

Ты отчей сени предпочла.

             Своими чудными очами         

Тебя старик заворожил,

Своими тихими речами

В тебе он совесть усыпил;

Ты на него с благоговеньем

Возводишь ослепленный взор,

Его лелеешь с умиленьем —

Тебе приятен твой позор,

          Ты им, в безумном упоенье,    

Как целомудрием горда —

Ты прелесть нежную стыда

В своем утратила паденье...

Мария              

Послушай, гетман: для тебя

Я позабыла всё на свете.

Навек однажды полюбя,

Одно имела я в предмете:

Твою любовь. Я для нее

Сгубила счастие мое,

Но ни о чем я не жалею...

Ты помнишь: в страшной тишине,

В ту ночь, как стала я твоею

Меня любить ты клялся мне.

Зачем же ты меня не любишь?

Мазепа             

Мой друг, несправедлива ты.

Оставь безумные мечты;

Ты подозреньем сердце губишь:

Нет, душу пылкую твою

Волнуют, ослепляют страсти.

Мария, верь: тебя люблю

Я больше славы, больше власти.

Мария              

Неправда: ты со мной хитришь.

Давно ль мы были неразлучны?

Теперь ты ласк моих бежишь;

Теперь они тебе докучны;

Ты целый день в кругу старшин,

В пирах, разъездах — я забыта;

Ты долгой ночью иль один,

Иль с нищим, иль у езуита;

Любовь смиренная моя

Встречает хладную суровость.

Ты пил недавно, знаю я,

Здоровье Дульской. Это новость;

Кто эта Дульская?

Мазепа             

                                 И ты

Ревнива? Мне ль, в мои лета

Искать надменного привета

Самолюбивой красоты?

И стану ль я, старик суровый,

Как праздный юноша, вздыхать,

Влачить позорные оковы

И жен притворством искушать?

Мария              

Нет, объяснись без отговорок

И просто, прямо отвечай.

Мазепа             

Покой души твоей мне дорог,

Мария; так и быть: узнай.

Давно замыслили мы дело;

Теперь оно кипит у нас.

Благое время нам приспело;

Борьбы великой близок час.

Без милой вольности и славы

Склоняли долго мы главы

Под покровительством Варшавы,

Под самовластием Москвы.

Но независимой державой    

Украйне быть уже пора:

И знамя вольности кровавой

Я подымаю на Петра.

Готово всё: в переговорах

Со мною оба короля;

И скоро в смутах, в бранных спорах,

Быть может, трон воздвигну я.

Друзей надежных я имею:

Княгиня Дульская и с нею

Мой езуит, да нищий сей

К концу мой замысел приводят.

Чрез руки их ко мне доходят 

Наказы, письма королей.

Вот важные тебе признанья.

Довольна ль ты? Твои мечтанья

Рассеяны ль?

Мария             

                     О милый мой,

Ты будешь царь земли родной!

Твоим сединам как пристанет

Корона царская!

Мазепа            

                         Постой.

Не всё свершилось. Буря грянет;

Кто может знать, что ждет меня?

Мария           

Я близ тебя не знаю страха —

Ты так могущ! О, знаю я:

Трон ждет тебя.

Мазепа                     

                        А если плаха?..

Мария             

С тобой на плаху, если так.

Ах, пережить тебя могу ли?

Но нет: ты носишь власти знак.

Мазепа           

Меня ты любишь?

Мария

                        Я! люблю ли?

Мазепа

Скажи: отец или супруг

Тебе дороже?

Мария           

                     Милый друг,

К чему вопрос такой? тревожит

Меня напрасно он. Семью

Стараюсь я забыть мою.

Я стала ей в позор; быть может

(Какая страшная мечта!)

Моим отцом я проклята,

А за кого?

Мазепа          

                Так я дороже

Тебе отца? Молчишь...

Мария

                             О боже!

Мазепа

Что ж? отвечай.

Мария

                     Реши ты сам.

Мазепа       

Послушай: если было б нам,

Ему иль мне, погибнуть надо,

А ты бы нам судьей была,

Кого б ты в жертву принесла,

Кому бы ты была ограда?

Мария       

Ах, полно! сердце не смущай!

Ты искуситель.

Мазепа

                     Отвечай!

Мария            

Ты бледен; речь твоя сурова...

О, не сердись! Всем, всем готова

Тебе я жертвовать, поверь;

Но страшны мне слова такие.

Довольно.

Мазепа

                     Помни же, Мария,

Что ты сказала мне теперь.

Если «Полтава» - первое историко-героическое произведение, то «Цыганы» - последняя из романтических поэм Пушкина, написанных под влиянием путешествия по Бессарабии. Несколько недель провел поэт в таборе. В то время идея бегства от цивилизации, условностей, жесткого придворного этикета к свободе была довольно популярна среди дворян. И как бы романтично не был настроен Пушкин, он понял всю утопичность этой идеи. И как бы ни была привлекательна цыганская Муза – он не мог не увидеть  бедность ее быта. И не мог не указать на почти полную невозможность городского изнеженного жителя отказаться от комфорта, блеска и общения с образованными людьми. Но и отмахнуться от радостей любви, не скованной цепями жестких обязательств, которые предложила ему веселая цыганская Муза, поэт не сумел.

Цыганская муза: Цыганы шумною толпой    

По Бессарабии кочуют.

Они сегодня над рекой

В шатрах изодранных ночуют.

Как вольность, весел их ночлег

И мирный сон под небесами;

Между колесами телег,

Полузавешанных коврами,

Горит огонь; семья кругом

Готовит ужин; в чистом поле

Пасутся кони; за шатром    

Ручной медведь лежит на воле.

Всё живо посреди степей:

Заботы мирные семей,

Готовых с утром в путь недальний,

И песни жен, и крик детей,

И звон походной наковальни.

Но вот на табор кочевой    

Нисходит сонное молчанье,

И слышно в тишине степной

Лишь лай собак да коней ржанье.

Огни везде погашены,

Спокойно всё, луна сияет

Одна с небесной вышины

И тихий табор озаряет.

Алеко: Птичка Божия не знает          

Ни заботы, ни труда,

Хлопотливо не свивает

Долговечногго гнезда.

В долгу ночь на ветке дремлет,

Солнце красное взойдет,

Птичка гласу Бога внемлет,

Встрепенется и поет.

За весной, красой природы,

Лето знойное пройдет –

И туман и непогоды

Осень поздняя несет:

Людям скучно, людям горе,

Птичка в дальние страны

В теплый край за сине море

Улетает до весны.

Земфира: Подобно птичке беззаботной     

И он, изгнанник перелетный,

Гнезда надежного не знал

И ни к чему не привыкал.

Ему везде была дорога,

Везде была ночлега сень,

Проснувшись поутру, свой день

Он отдавал на волю Бога.

И жизни не могла тревога

Смутить его сердечну лень.

Его порой волшебной славы

Манила дальняя звезда;

Нежданно роскошь и забавы

К нему являлись иногда.

Над одинокой головою  

и гром нередко грохотал;

Но он беспечно под грозою

И в вёдро ясное дремал.

И жил, не признавая власти

Судьбы коварной и слепой;

Но боже, как играли страсти

Его послушною душой!

С каким волнением кипели

В его измученной груди!

Давно ль, надолго ль усмирели?

Алеко: Они проснутся, погоди!      

Земфира

Скажи, мой друг: ты не жалеешь

О том, что бросил навсегда?

Алеко

Что ж бросил я?

Земфира

                        Ты разумеешь:

Людей отчизны, города.

Алеко   

О чем жалеть? Когда б ты знала,

Когда бы ты воображала

Неволю душных городов!

Там люди, в кучах за оградой,

Не дышат утренней прохладой,

Ни вешним запахом лугов;

Любви стыдятся, мысли гонят,  

Торгуют волею своей,

Главы пред идолами клонят

И просят денег да цепей.

Что бросил я? Измен волненье,

Предрассуждений приговор,

Толпы безумное гоненье

Или блистательный позор.

Земфира         

Но там огромные палаты,

Там разноцветные ковры,

Там игры, шумные пиры,

Уборы дев там так богаты!..

Алеко       

Что шум веселий городских?

Где нет любви, там нет веселий.

А девы... Как ты лучше их

И без нарядов дорогих,

Без жемчугов, без ожерелий!

Не изменись, мой нежный друг!

А я... одно мое желанье

С тобой делить любовь, досуг

И добровольное изгнанье!

Татарская муза: Родилась я не здесь, далеко,         

Далеко... но минувших дней

Предметы в памяти моей

Доныне врезаны глубоко.

Я помню горы в небесах,

Потоки жаркие в горах,

Непроходимые дубравы,

Другой закон, другие нравы;

Но почему, какой судьбой

Я край оставила родной,

Не знаю; помню только море

И человека в вышине

Над парусами...

                                    Страх и горе     

Доныне чужды были мне;

Я в безмятежной тишине

В тени гарема расцветала

И первых опытов любви

Послушным сердцем ожидала.

Желанья тайные мои

Сбылись. Гирей для мирной неги

Войну кровавую презрел,

Пресек ужасные набеги

И свой гарем опять узрел.

Пред хана в смутном ожиданье  

Предстали мы. Он светлый взор

Остановил на мне в молчанье,

Позвал меня... и с этих пор

Мы в беспрерывном упоенье

Дышали счастьем; и ни раз

Ни клевета, ни подозренье,

Ни злобной ревности мученье,

Ни скука не смущала нас.

Турецкие и татарские наряды Пушкинская Муза примеряла во время его путешествий по Кавказу и Крыму. Благодаря этим ее перевоплощениям были созданы такие произведения как «Путешествие в Арзрум» и «Бахчисарайский фонтан», и огромное количество стихотворений, таких как «Кинжал», «Недавно бедный музульман…», «Дочери Карагеоргия» и другие. А во время его кишиневской ссылки появляются и такие: «Христос Воскрес, моя Ревекка!» Пушкинская Муза снова сменила наряд и примерила еврейские пейсы. Один из самых колоритных персонажей этой национальности появляется в одной из Маленьких Трагедий Пушкина – «Скупой рыцарь».

Баллада «Будрыс и его сыновья» была переведена Пушкиным с французского языка. Эта баллада входила в цикл «Песни западных славян», часть из них состояла из песен, собранных и переведенных с сербского языка французом Проспером Мериме, а часть принадлежала перу польского поэта Адама Мицкевича. Мицкевича все тогда именовали «певцом Литвы», хотя сам он был поляком. Вот такое удивительное наслоение культур, языков – и нарядов! Муза Пушкина предстает перед нами одновременно и польская, и литовская – настоящая Речь Посполитая: великое королевство Польша в союзе с Великим княжеством Литовским.

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.

  Он пришел толковать с молодцами.

"Дети! седла чините, лошадей проводите,

  Да точите мечи с бердышами.

Справедлива весть эта: на три стороны света

  Три замышлены в Вильне похода.

Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков,

  А на русских Кестут воевода.

Люди вы молодые, силачи удалые

  (Да хранят вас литовские боги!),

Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу;

  Трое вас, вот и три вам дороги.

Будет всем по награде: пусть один в Новеграде

  Поживится от русских добычей.

Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах;

  Домы полны; богат их обычай.

А другой от прусаков, от проклятых крыжаков,

  Может много достать дорогого,

Денег с целого света, сукон яркого цвета;

  Янтаря - что песку там морского.

Третий с Пазом на ляха пусть ударит без страха:

  В Польше мало богатства и блеску,

Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда

  Привезет он мне на дом невестку.

Нет на свете царицы краше польской девицы.

  Весела - что котенок у печки -

И как роза румяна, а бела, что сметана;

  Очи светятся будто две свечки!

Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже

  И оттуда привез себе женку;

Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю

  Про нее, как гляжу в ту сторонку."

Сыновья с ним простились и в дорогу пустились.

  Ждет, пождет их старик домовитый,

Дни за днями проводит, ни один не приходит.

  Будрыс думал: уж видно убиты!

Снег на землю валится, сын дорогою мчится,

  И под буркою ноша большая.

"Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?"

  "Нет, отец мой; полячка младая".

Снег пушистый валится; всадник с ношею мчится,

  Черной буркой ее покрывая.

"Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?"

  "Нет, отец мой; полячка младая."

Снег на землю валится, третий с ношею мчится,

  Черной буркой ее прикрывает.

Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не хочет,

  А гостей на три свадьбы сзывает.

Сальери  

Что ты сегодня пасмурен?

Моцарт

Я? Нет!

Сальери

Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?

Обед хороший, славное вино,

А ты молчишь и хмуришься.

Моцарт

Признаться

Мой Requiem меня тревожит.

Сальери          

А!

Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?

Моцарт

Давно, недели три. Но странный случай…

Не сказывал тебе я?

Сальери

Нет.

Моцарт       

Так слушай.

Недели три тому, пришёл я поздно

Домой. Сказали мне, что заходил

За мною кто-то. Отчего — не знаю,

Всю ночь я думал: кто бы это был?

И что ему во мне? Назавтра тот же

Зашёл и не застал опять меня.

На третий день играл я на полу

С моим мальчишкой. Кликнули меня;

Я вышел. Человек, одетый в чёрном,      

Учтиво поклонившись, заказал

Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас

И стал писать — и с той поры за мною

Не приходил мой чёрный человек;

А я и рад: мне было б жаль расстаться

С моей работой, хоть совсем готов

Уж Requiem. Но между тем я…

Сальери    

Что?

Моцарт

Мне совестно признаться в этом…

Сальери

В чём же?

Моцарт     

Мне день и ночь покоя не даёт

Мой чёрный человек. За мною всюду

Как тень, он гонится. Вот и теперь

Мне кажется, он с нами сам-третий

Сидит.

Сальери

И, полно! что за страх ребячий?

Рассей пустую думу. Бомарше

Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,

Как мысли чёрные к тебе придут,

Откупори шампанского бутылку

Иль перечти «Женитьбу Фигаро».

Моцарт    

Да! Бомарше ведь был тебе приятель;

Ты для него «Тарара» сочинил,

Вещь славную. Там есть один мотив…

Я всё твержу его, когда я счастлив…

Ла ла ла ла… Аx, правда ли, Сальери,

Что Бомарше кого-то отравил?

Сальери

Не думаю: он слишком был смешон

Для ремесла такого.

Моцарт

Он же гений,

Как ты да я. А гений и злодейство —

Две вещи несовместные. Не правда ль?

Сальери

Ты думаешь?

(Бросает яд в стакан Моцарта.)

Ну, пей же.

Моцарт        

За твоё

Здоровье, друг, за искренний союз,

Связующий Моцарта и Сальери,

Двух сыновей гармонии.

Выпивает и ставит кубок на стол

Довольно, сыт я.

(Идёт к фортепиано)

Слушай же, Сальери,

Мой Requiem.

Такое разнообразие костюмов и красок позволяет нам понять, что Пушкин умел понимать и принимать историю и традиции не только русского народа. Он глубоко проникал в характер своих иноземных Муз и потому его произведения, в которых описывается жизнь, быт, исторические события других народов, так достоверны и так сильно затрагивают современного читателя.