Ирина Звягина. Горький плач по чужому счастью

Горький плач по чужому счастью

Ничто, кроме смерти, не сможет

примирить зависть с добродетелью.

(Фрэнсис Бэкон)

***

Маленький ресторанчик у причала не пользовался особой любовью у посетителей. Народу было немного, а завсегдатаев и того меньше. Но двое приходили регулярно: занимали столик у окна с видом на озеро, заказывали что-нибудь выпить и вели неторопливую беседу. Мужчины не выглядели ни пенсионерами, которым уже некуда спешить, ни парочкой «голубков», ни коллегами по работе, которые забегают на ланч, попутно решая рабочие вопросы. Впрочем, наблюдать за ними было некому, поблизости не водилось ни сыщиков, ни сам-себе-психологов; и никто не пытался определять их социальный статус. За эту маленькую роскошь – не быть объектом повышенного внимания – и любили этот ресторанчик эти два непохожих друг на друга посетителя.

– Зависть – мерзкое чувство, – Ксавье сделал глоток и перевел задумчивый взгляд на озеро.

– Ну да, мерзкое.  Объект зависти счастливее, его это не терзает. Он только иногда удивляется невесть откуда взявшемуся выбросу злости в свой адрес: «Чего это он? Что я сделал такого?»

– Да ничего ты не сделал, – вздохнул Ксавье, – ты осмелился быть самим собой и не скрывать этого. А кое-кому, может быть, невыносимо видеть твою самодостаточность. Потому, что он-то так не может. У него другие какие-то преимущества, другое счастье. Но то, другое счастье, оно как бы не в счет, потому что счастливец завистнику обратно не завидует, понимаешь ли.

Закат над озером был тихим и умиротворяющим. Солнце садилось неторопливо, окрашивая серые холодные воды в приятный розоватый цвет, от поверхности уже начинал подниматься легкий, едва заметный туманец. У дощатого причала сидели с удочками рыбаки, негромко переговаривались, да изредка всплескивала рыба. Ксавье любил спокойные вечера уходящего лета. Он приходил в этот заурядный ресторанчик вместе с Абеляром, приятели немного выпивали и философствовали. Но сегодня разговор скатился к совсем уж непонятной теме.

– Зависть объявлена смертным грехом, но одновременно она является и способом цементировать отношения. Если, конечно, зависть взаимна. И если хоть с одной стороны ее не будет, дружбе наступит неминуемый карачун. А так… это вроде и не зависть…

– Не понял. Как это? – мимо прошла Агнесс, по вечерам игравшая в ресторанчике на аккордеоне, и Абеляр временно потерял нить разговора. – Ты обоснуй…

– Ну, вот смотри: дети мечтают поскорее вырасти, взрослые – вернуться в детство. И несмотря на эту маленькую взаимную зависть, связь поколений не прерывается. Разве нет? Незамужняя дама жалуется на одиночество, а замужняя не знает, как избавиться от «этого козла», и обе искренне сочувствуют друг дружке! Синий чулок и модная кофточка взаимно презрительно косятся и кривят губки, но в приступе феминизма защищают права друг друга с пеной у рта. Не согласен?

– Ну, следуя твоей логике, и мы с тобой завидуем друг другу.

Ксавье промолчал. Он действительно испытывал к Абеляру солидную гамму чувств: от благодарности до ненависти. Начать хотя бы с внешности: Абеляр был почти аристократически хорош собой. Надеть на него батистовую сорочку с кружевными манжетами, ботфорты и широкий синий плащ с меховой опушкой – и вылитый тебе наследник графских развалин. А может быть, Абеляр Ласомбра и был им когда-то? Ксавье не расспрашивал. Какой бы ни был, все равно ведь Ласомбра, известный клан.

Ксавье рядом с ним выглядел карикатурно: длиннолицый, горбоносый, кадыкастый, с огромными грустными глазищами и тонкими чувственными пальцами музыканта. Этакий Мойша-скрипач из еврейского гетто. Для полноты образа не хватало лишь кипы и пейсов, но Ксавье, чтобы быть скрипачом, пейсы не требовались, была бы скрипка…

Абеляр, глядя на него, вдруг вспомнил, как год тому назад буквально подобрал его на дороге. Он возвращался с очередного задания, трасса, и днем-то не слишком оживленная, к ночи обезлюдела совсем. Абеляр размышлял о том, где бы по пути купить крепкого кофе и пару часов отдохнуть. Но в это время дальний свет фар выхватил человека, с трудом выбиравшегося из кювета на проезжую часть. Остановившись, Абеляр увидел Ксавье, голого, измученного, теряющего сознание, с разбитыми в кровь лицом и грудью. При беглом осмотре выяснилось, что у него сломаны и ребра, и пальцы… Кое-как втащив несчастного в машину, Абеляр погнал в ближайший поселок, где была скорая помощь.

Абеляр не был альтруистом, но в тот момент он уже возвращался с задания и не испытывал привычной для Ласомбра жажды… Поэтому и помог человеку, которого при других обстоятельствах мог бы и не пожалеть.

Он оставил бедолагу в госпитале, и попытался выяснить, кому можно было бы сообщить… Но Ксавье категорически отказался разыскивать родных, а от предложения заявить о случившемся с ним в полицию у него буквально началась истерика: он выл и умолял сделать ему эвтаназию… Он пообещал перерезать себе вены, если кому-то станет известно, что он, Ксавье, остался жив. Абеляр ничего не понял, но отступил. Какая в сущности ему разница? Жизнь – она такая.

Казалось бы, на этом можно было и успокоиться: человека спас, помощь предложил, чего еще надо? Но Абеляр приехал снова, привез одежду и фрукты, а после выписки забрал к себе, предложив Ксавье взаимовыгодную сделку.

Они стали делить кров и быт, Ксавье сделался в доме Абеляра чем-то средним между камердинером, домашним животным и консервной банкой: готовил еду, не мозолил глаза, а когда требовалось, становился и собутыльником, и собеседником, и донором.

Он понял, что его спаситель – обращенный вампир из клана Ласомбра – запал на местную ресторанную аккордеонистку Агнесс, но что ответных чувств у девушки к нему нет. Это обстоятельство вызывало у него тайную презрительную усмешку: а вот так, благодетель, не все тебе масленица. Хотя в целом отдавал ему должное. Абеляр внушал к себе уважение, потому что на людей не бросался, солнечного света вопреки россказням не страшился, любил приключения, автомобили, пил нечасто, как любой мужчина интересовался огнестрельным оружием и девушками…  Будь он обычным человеком, при таких данных вполне мог бы пойти на содержание к богатенькой вдовушке, купаться в ее заботе и не работать ни одного дня!  А что? Ксавье так бы и сделал. Впрочем, он так и сделал, когда принял предложение Ласомбра.

Иногда Абеляр дарил своей пассии какую-нибудь безделушку вроде фарфоровой статуэтки или колечка с ярким камешком. Агнесс улыбалась ему – но и только…

От воды потянуло чистотой и свежестью, совсем скоро начнет темнеть.

– И вот она тебе надо? – театрально вопросил друга Ксавье, когда в очередной раз красавица прокачала мимо них аппетитными бедрами. – Нет, вот она тебе надо? Она же глупа как пробка, одним днем живет! Читает только модные журналы да объявления о продаже шмотья со скидкой. Тебе с ней и поговорить-то будет не о чем…

– Я и не собирался с ней разговаривать. Она красивая...

– И этого достаточно?

Абеляр неопределенно усмехнулся и перевел взгляд на озеро, где закат уже разгорелся вовсю. Надо, не надо… В отличие от Ксавье, он в этом вопросе был поверхностен.

– Пройдемся? – взглянув на часы, вдруг предложил Ксавье.

В ресторанчик, стоявший на берегу синего озера, вливался последний августовский вечер, умиротворяюще шуршали волны, рядом с причалом покачивались моторные лодки и прогулочные ялы, на пирсе оставалась уже только парочка рыбаков, ещё коротавших вечернюю зорьку. Туман над озером всё густел… Абеляр отставил кружку, положил на столик несколько монет и поднялся. Ксавье немедленно последовал его примеру. Приятели молча пошли вдоль причала, вдыхая летний вечер.

Неожиданно послышался звук работаюшего двигателя, и из тумана к причалу выплыл какой-то убогий ржавый ботик. Друзья остановились. Они видели, как бот причалил, как встал на якорь и посигналил условным знаком, как в сторону этого корыта разом повернулись головы обоих рыбаков. Они увидели, как с капитанского мостика сошла фигура высокого человека в черной шкиперке с назатыльником и в длинном брезентовом плаще, увидели даже бороду и трубку. Из двери ресторанчика на поданный сигнал выбежала улыбающаяся Агнесс и простучала каблучками по пирсу, спеша к фигуре в брезентовом плаще. Шкипер подал ей руку, помог взойти на борт своего корыта, снялся с якоря и отчалил.

Когда мотобот скрылся в тумане озера, Ксавье схватился за грудь и осел на доски пирса.

 

***

Утренняя сводка новостей потрясла сообщением о том, что у стен графских развалин на озере было обнаружено изуродованное и буквально растерзанное тело девушки, и многие узнали в убитой легкомысленную кокетку Агнесс из ресторанчика на причале. Ксавье угрюмо отставил чашку с кофе и как-то обреченно положил руки на стол. Помрачневший Абеляр повернулся к нему:

– А что происходит, Ксавье?

Но тот сгорбился и молчал.

– Не хочешь говорить?

Ксавье качнул головой, исподлобья посмотрел на своего спасителя и снова опустил глаза.

– Послушай… Ты меня знаешь. Я умею хранить секреты. Ни полиции, никому другому я ничего не расскажу. Даже если ты в чем-то и замешан. Так что меня можешь не бояться. Ты знаешь, что это за корыто?

– Угу…

Молчание. Долгое, мучительное, когда секунды тянутся словно мёд с ложки.

– Это всё?!

Казалось, что вот-вот терпение лопнет у обоих: или Ксавье прорвут откровения, или Абеляр психанет и...

Через силу Ксавье поднял взгляд, в котором теперь боролись злоба и непонятное мстительное желание… Он с удовольствием увидел, как у Абеляра от неожиданности поднялась бровь. Да уж, узреть ненависть на лице того, кому уже привык доверять – сюрприз, однако.

– Я расскажу тебе.  Раз уж ты так хочешь знать. Здесь говорят, что иногда… очень редко… и то, если специально позвать… к причалу приплывает старый мотобот, управляемый Черным Шкипером. Он никогда не появляется просто так, сам по себе. Это курьер из Ада. И странно, что ты не знал этой легенды, ты тут сто лет живешь…

Новый прерывистый вздох, словно долго сдерживаемое рыдание, вырвался из груди Ксавье. Абеляр не стал уточнять, что живет он тут ровно год: столько, сколько они знакомы. Он перебрался в эти края сразу после того, как решил забрать Ксавье из больницы к себе.

– Однажды… однажды он уже приезжал и тогда забрал отсюда человека. Мужчину. Но тела не нашли. Наверное, никто и не собирался искать.

Абеляр скривился: байки. Но было в рассказе друга и то, что можно было проверить документально.

– А кто тебе рассказал?

– Здесь все об этом сплетничают. Пропавший был поваром в этом ресторане. Где и Агнесс… – едва смог выдавить из себя Ксавье, после чего шатаясь ушел к себе в комнату.

Сказать, что Абеляр был удивлен или шокирован? Нет, то, что ему рассказал приятель, сильного впечатления не произвело, да и не рассказал он ничего особенного. Подумаешь, местная легенда… Но вот то, с каким чувством он говорил – это было непонятно.  Ну, пусть оба человека были из персонала этого злополучного ресторана. Ну, да, Агнесс жалко. Она хоть и недалёкая барышня, но зла явно же никому не сделала. Повар? Ладно, допустим, что повар кого-то отравил, пусть даже и нарочно. И поэтому адский шкипер его забрал. Но кто ему тот повар, чтобы аж вот так переживать? Ксавье явно знает больше, чем говорит.

А, может, стоит самому навести справки об этом мотоботе? В полиции, конечно, ничего не расскажут, а вот архив можно было бы и посетить. Городские легенды – не секретная информация, вряд ли ее станут скрывать.

Но и в архиве удалось выяснить немного: назывался этот бот «Патрик Сигвард», погиб он при невыясненных обстоятельствах пару сотен с лишним лет назад, о чём были составлены все необходимые документы, и искать теперь причины его гибели было бессмысленно, особенно если ты не родственник капитана и не собиратель городского фольклора. Впрочем, фамилия капитана тоже не являлось государственной тайной: им был некий Мюррей, в архиве даже нашлось его личное дело и словесный портрет, а в деле – приказы о приеме на работу в пароходство, об увольнении с работы, и характеристика. И, если верить этому документу, Мюррей был одинок и мрачен, зол и угрюм, всех считал недочеловеками, женщин терпеть не мог. После увольнения из пароходства он приобрел судно «Патрик Сигвард» якобы для ловли рыбы, но сведений о том, что он хотя бы раз кому-нибудь продал свой улов, не сохранилось.

Что ж, такой фигурант хоть и с натяжкой, но мог стать проводником в Аду. Но зачем ему Агнесс? Чтобы заинтересовать своей персоной Тьму, мало быть просто дурочкой. Будь она хоть на грамм дальновиднее, давно бы приняла чьи-нибудь ухаживания, хотя бы его, Абеляра… Но Агнесс жила, не задумываясь о будущем, словно так и не выросла из розовых платьиц с кружавчиками и плюшевых единорогов. Что Мюррею было нужно от нее? Почему с такой жестокостью? Или в Аду поменяли правила, и теперь вместо грешников туда отправляются мученики? Ерунда какая-то…

Удивительно: со времен Средневековья в этом мире изменилось многое, но только не главные верования. Эльфы вымерли, ушли в глубокое подполье гномы, маги встречаются реже, чем занесенный в Красную Книгу дюгонь, никто не сражается холодным оружием и в вечную любовь верят разве что подростки. Женщины перестали носить длинные платья со шлейфами, теперь они играют на аккордеонах в третьесортных ресторанах, чистят рыбу, принесенную мужьями с вечерней зорьки, делают клизмы в больницах и даже курят и ругаются, подражая мужчинам. Никто не дает имён оружию, а коней давно уже называют не Росинантами и не Буцефалами, а Regulmoto, Honda или, например, Harley-Davidson. Многое ушло в такое далекое прошлое, что приравнялось к мифам. Зато остались редкие представители древних вампирских кланов и благодаря им существование Ада никто из живущих сомнению не подверг.

Может быть, именно поэтому люди в кабаке с Абеляром не откровенничали? Боялись разозлить?   А в полиции ему ожидаемо ответили, что в интересах следствия и так далее…

Круг замкнулся.

Информации было ноль.

 

***

Пришлось смириться с ситуацией и жить дальше. Для Абеляра Агнесс медленно, но верно становилась воспоминанием.  Он признался самому себе, что не так уж отчаянно он был в нее влюблен. Девушка нравилась, не больше.

Вместо нее в кабаке посетителей теперь развлекала гадалка, которая всем предсказывала одно и то же:

– Линия жизни у вас длинная и чистая, и надо думать, что вы будете очень счастливы в самом недалеком будущем.

Идти туда желания не возникало.

Но все-таки под влиянием этой жестокой и абсолютно бессмысленной смерти что-то сдвинулось в нем. Сместились какие-то центры. Абеляра всегда устраивала его работа, связанная с разъездами и некоторым риском. Впрочем, какой там риск, глупости. Он был наемником, что еще умел вампир? Брал заказы на устранение, желательно подальше от города. Вычислить его было невозможно в силу того, что вампира с убитым ничто не связывало, следы клыков указывали на вампира вообще, а не конкретно на него. Абеляр никого не обращал, в этом не было необходимости. Два-три глотка еще теплой крови убитого вполне удовлетворяли его потребность в этой субстанции, особенно сильный недостаток компенсировали птицы… Ну, в последний год – Ксавье.

Но вот только сейчас Абеляр внезапно осознал конечность бытия. Вот убивал, а ведь не задумывался. И сам он тоже бессмертен лишь условно: его уже завтра могут найти растерзанным, с освященной пулей в голове или осиновым колом в груди…

Или вот «Патрик Сигвард» придет и за ним? Посигналит, и наемный убийца из клана Ласомбра пойдет на зов, как дитя за цыганской скрипкой, как легкомысленная Агнесс…

Нет. Нет!

В себе Абеляр был уверен.

Он – не пойдет, у него хватит силы воли сопротивляться адскому зову. Но подстраховаться, конечно, не помешает. На тот случай, если «Сигвард» придет, например, за Ксавье. Ксавье был ему нужен. И давно уже не только как донор.

А тот, казалось, совсем сник. Целыми днями мог лежать, отвернувшись к стене, или смотреть в окно на тяжелые осенние облака, на бегущих по своим делам людей, на бродячую собаку, гоняющуюся за мотоциклами… Он молчал, с трудом отвлекался от своих мыслей, и Абеляру порой надо было два-три раза повторить вопрос, чтобы Ксавье его услышал. Жизнь и для него продолжалась, но он словно не жил. Он почти не ел, не испытывал больше потребности в общении, и словно погрузился в некий анабиоз, из которого не видел необходимости возвращаться. Если Абеляр уезжал на день-другой, Ксавье не варил даже кофе, обходясь сырой водой.

Так прошли два месяца, наступил ноябрь. Деревья давно облетели, никто больше не сидел с удочками на пирсе, злой колючий ветер гнал потемневшие волны к припорошенному снегом берегу, и в ресторанчике на причале посетители отдыхали теперь редко.

– На днях он снова придет, – однажды мрачно сообщил Ксавье Абеляру.

Он, пошатываясь, выполз из своей комнаты, откуда он не показывался уже двое суток. Абеляр настороженно повернул в его сторону голову:

– Откуда информация?

Ксавье перекосило так же, как тем злополучным утром, когда в новостях рассказали о гибели аккордеонистки. Он готов был буквально наброситься на своего спасителя с кулаками, но, с трудом собрав остатки сил, ответил:

– Послушай… ты можешь не задавать мне вопросов? Ты можешь мне просто поверить на слово? Я сказал: он скоро явится. И очень надеюсь, что именно за мной, потому что… мерзко.  Хоть бы ты меня уже сожрал, что ли…

Последнюю фразу он почти прошептал, в голосе прозвенела такая горечь и обида, словно Абеляр бессовестно обманул его. Абеляр пристально посмотрел на того, кто сейчас говорил с ним, и вдруг понял. Понял то, что Ксавье не хотел сказать вслух. Понял и быстро отвернулся к окну, за которым шел колючий снег, чтобы не выдать себя полыхнувшим взглядом.

Некоторое время Ксавье сопел и молчал, а потом добавил:

– Мне надо быть у причала, когда он приплывет.

– Вместе пойдем. Я не буду задавать вопросов, раз ты этого не хочешь, но и одного тебя не отпущу.

Из горла Ксавье послышался звук похожий на всхлип.

***

Они дежурили у пирса уже третий день, а проклятый бот все не появлялся. Вампир был мрачен, в теплой меховой куртке он смахивал на нахохлившегося ворона. Стоял, опираясь на свой «Harley», и о чем-то размышлял. Он держал слово, он пока ни разу ни о чем больше не спросил у Ксавье. Молчал, раз за разом проверял мотоциклетный шлем, да кое-когда делал глоток из термоса, согреваясь на промозглом ноябрьском ветру. Ксавье, завернувшись в длинное пальто и натянув на уши шапку, обосновался на скамье. Оба вглядывались в мрачную даль озера, ожидая гудка.

– Ксавье, помнишь, мы как-то с тобой разговорились о зависти? – наконец нарушил молчание Абеляр.

– Ну, допустим, не помню, – зло ответил его визави.

– Я тогда еще сказал, что если следовать твоей логике, то и мы с тобой друг другу завидуем.

– Не понимаю тебя!

Ксавье был резок, ему не хотелось видеть Абеляра. И слышать тоже не хотелось. И душу выворачивать.

– Я хочу, чтобы ты знал: ты был прав. Во всяком случае, в отношении меня прав. Я совсем недавно это понял. Я завидую тебе. Тебя Высшие Силы наградили способностью мечтать, хотеть, стремиться к чему-то…  Любить женщину. Так любить, чтобы даже перед преступлением не останавливаться. Да даже вот на предательство пойти ради любви. Горько… но ты счастливее меня, Ксавье.

– Счастливее, черт тебя возьми, да? – в длинном нескладном Ксавье словно лопнула долго сдерживаемая пружина. – Да! Я любил Агнесс! Она не замечала меня, а что я мог…Подожди… Ты что? Ты…

До Ксавье вдруг дошел смысл слов того, кто весь последний год был рядом. Догадка оглушила, смяла, лишила способности нападать. Но Абеляр лишь горько усмехнулся.

– Прости. Я не подозревал...  И за то, что донором тебя сделал, тоже прости. Больше тебе не придется…

Они прислушались: издали донесся звук, похожий на стрекот цикады.

Ну, дождались.

Абеляр надел шлем и завел «Harley».

– Да, да! Это я его вызвал! Тогда, летом – это я! Я надеялся, что «Сигвард» увезет тебя! А она бы осталась! И тогда, может, обратила бы на меня внимание! И сейчас – тоже я! А ты что…! Ты что… ты…? Как ты узнал?

Абеляр не повернулся. За мотоциклетным шлемом уже не было видно всего лица, лишь кроваво-алым засветились его глаза, когда он повернул голову в сторону бывшего друга.

– Как ты узнал???

– Кроме нас двоих, больше никто не оказывал Агнесс знаков внимания.

Ксавье замер. Злость, бессилие и стыд душили его, он не находил слов.

Абеляр включил громкоговоритель.

– «Сигвард», на связь! Слышишь меня? «Сигвард»!

Ответа не было.

– Мюррей, отвечай!

Ответа по-прежнему не было.

– Ублюдок, зачем ты девочку мучил? Что она сделала?

Тишина в эфире.

– Абеляр! – Ксавье судорожно вцепился в меховой рукав куртки. – Нет!

Вампир усмехнулся.

– Больше адского посланца ты не вызовешь. У них, – вампир кивнул в сторону ресторана, – исчезнет страх неизвестности. А я…

Он неопределенно качнул головой.

– Второй раз умирать не страшно. Вечная жизнь – это проклятие, если рядом нет никого, кто бы тебя хоть немного любил. Я, дурак, думал, что, может, ты… или она…

– Не надо! – умоляюще прошептал Ксавье.

Мотобот шел к берегу, рассекая тяжелые как асфальт волны. До пирса ему оставалось всего минуты полторы. Вот-вот раздастся призывный гудок и будет поздно…

В ресторане заметили идущее судно, люди заволновались, часть кинулась бежать, другие наоборот, взволнованно указывали пальцами на рослого мотоциклиста, взявшего разгон с причала вдоль волнореза. Все что-то кричали, не слушая друг друга.

Не дожидаясь гудка, Абеляр отстранил Ксавье, выжал до отказа рычаг сцепления, добавил газ, на полной скорости промчался по волнорезу и буквально взлетел над волнами.  «Harley» пушечным ядром врезался в ржавый мотобот. Раздался взрыв и столб огня взметнулся к небесам.

 ***

Ксавье и сам не смог бы объяснить, горевал ли он… Он не был уверен в своих чувствах. Да, он не любил Абеляра. Он даже хотел избавиться от него, но вот избавился – а облегчения не наступило. Наступила какая-то странная пустота, которую лишь отчасти можно было назвать свободой. И поскольку свобода была отчасти, то и радость была однобокой, неполной. После гибели вампира Ксавье нашел деньги в его квартире. Их было вполне достаточно, чтобы прожить зиму. Он купил, наконец, скрипку и всю зиму обстоятельно восстанавливал гибкость пальцев, восстанавливал по памяти музыкальные композиции, которые когда-то выучил…

А весной вышел с инструментом на набережную. Длинный, тощий, одетый в черное пальто и широкополую шляпу, типичный Мойша из еврейского гетто. Он достал из коричневого футляра скрипку и тонкий смычок, и начал играть. Он начал со старинного менуэта, робко, точно пробуя свои силы.

Люди останавливались, вслушивались… После менуэта чинно шли «Времена года» Вивальди, два шопеновких ноктюрна, малоизвестная сюита Генделя, и знакомый каждому полонез Огинского.

А потом… Потом он поверил в себя. И скрипка тоже поверила!

Вдруг, словно щелчок гусарского каблука, словно выстрел пробки из бутылки шампанского, ворвался озорной, жгучий румынский «Чардаш», его подхватила легкая задорная еврейская «Хава нагила»… Смычок плясал в тонких чувственных пальцах, и музыка веселья воспарила над озером! Она летела, смеялась, звала танцевать! Скрипка пела, увлекал за собой польский краковяк, распахивал объятия русский вальс, обольщала душу сладкая «Любовь Ибрагима»… И набережная танцевала, постукивали каблуки, прищелкивали пальчики, хлопали ладошки, и кружились пары, и небо кружилось вместе с людьми, и брызги воды с озера словно поцелуи касались разгоряченных счастливых губ.

Ксавье стал приходить играть каждый день, каждый день вдохновенно врывались в душу слушателей ошеломляющие переливы.

– Какой талант! – перешептывались те, кто смотрел на скрипача. – Кто этот музыкант? Откуда он?

– Говорят, что его зовут Ксавье.

– Говорят, что он много лет служил какому-то мерзавцу, который ему пальцы переломал и кровь из него пил.

– Какой ужас! А что случилось потом?

– Никто толком не знает… Говорят, вампира увез Черный Шкипер.

– Обоим в Аду самое место.

И в открытый футляр Ксавье щедро сыпались монеты, люди хотели быть добры к худому изможденному музыканту, они стремились отогреть его своим вниманием и любовью, а какая-то женщина приносила к его ногам то цветущие золотые веточки форзиций, то алые тюльпаны.

– Талант! – восхищались слушатели. – Необыкновенный талант!

Скрипка стала его лекарством, а может быть, даже наркотиком. Ему хотелось играть все время, чтобы чаще слышать, как ругают Абеляра и хвалят его, Ксавье.

Счастье кончилось так же внезапно, как и началось.

Однажды, придя на набережную, он услышал музыку. Люди собрались вокруг мужчины с саксофоном. Он играл что-то приятное, джазовое, немного хипповое. Но люди, собравшиеся около него, не выражали неудовольствия. Им вполне нравилась и эта неклассическая музыка, приятно расслаблявшая и приглашавшая лишь немножко подвигаться в такт. Ксавье подошел совсем близко. Он раздумывал: подождать или поискать другое место, подальше? И вдруг до его уха донеслись слова:

–  Надо же, какой талантливый молодой человек! Не знаете, кто он?

– Не знаю, – пожала плечами пышная дама. – Кажется, это его вчера обворовали в таверне «Сытый Ганс».  Мне муж рассказывал, что вчера там был большой скандал…

– Этих воров развелось… Руки бы им отрубать! Я не понимаю, как можно обижать людей искусства, ведь они дарят нам столько счастья…

– И не говорите, не говорите, – закивала пышная дама.

Ксавье почувствовал, как сквознячок ревности пробежал у него по спине. А когда обе дамы бросили в футляр саксофониста каждая по несколько золотых монет, у него сжалось сердце. Он вдруг вспомнил… Агнесс! Эти люди, ради которых он играл, точно такие же, как кокетка Агнесс! Они готовы восхищаться кем угодно, для них все одинаковы, и никто по-настоящему не важен! Для них любой уличный музыкантишка – гений, даже если он всего лишь ученик… Его ухо выловило в игре саксофониста несколько неверных нот, но люди не расходились, они поощрительно аплодировали и пританцовывали под эти странные звуки! Выходит, он зря растрачивал себя, зря так упорно восстанавливал руки, ведь любовь публики, как и любовь Агнесс, как бабочка – живет всего один день?…

И когда та самая женщина, что дарила ему золотые форзиции, вышла из толпы и наградила саксофониста маленьким букетиком ландышей, что-то потухло в глазах Ксавье. Он медленно отошел от толпы и, сгорбившись, побрел вдоль набережной.

Он не помнил, как дотащился до той самой скамьи на причале, где они с Абеляром ждали «Сигварда». Весеннее солнце уже пробудило к жизни молодую траву, но ветер неожиданно стал ледяным и резким, бросив в лицо пригоршню колючих брызг. Будто сама весна плюнула ему в лицо. Ксавье закрыл глаза руками, и горькие слезы потекли по его впалым щекам.

Абеляр говорил, что больше никто не сможет вызвать Черного Шкипера.

Но в Аду много грешников. Что, если…

Попробовать ещё раз?..